Маршал М. Н. Тухачевский - [122]

Однако ни один факт, ни одно из предъявленных обвинений по делу не было подтверждено документами. В деле таких документов нет. Следователи любыми средствами добивались только признания, чтобы выполнить задание руководства — «развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслугу Ежова перед ЦК» ^!. Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский считал, что признание обвиняемого является достаточным основанием для его осуждения.

В соответствии с законом, принятым 1 декабря 1934 г., судебный процесс проводился без участия защитников. По этому же закону, позволявшему шельмовать и истреблять неугодных людей, приговор суда являлся окончательным и обжалованию не подлежал. Подсудимых поставили в известность о порядке слушания дела. На суде каждый из них сидел отдельно от других, вместе со своим следователем. Перед началом судебного васедания следователи напомнили, что подсудимые обязаны подтвердить показания, данные на следствии.

М. Н. Тухачевский на суде заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились». На вопрос, разделяли ли подсудимые взгляды троцкистов, правых оппортунистов, Михаил Николаевич ответил: «Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых».

Утверждения Тухачевского ничем и пикем не были опровергнуты. По существу, единственным доказуемым фактом, выдвинутым против Михаила Николаевича, были его давние споры с Ворошиловым и Буденным о роли кавалерии в будущей войне. Но мог ли он когда-нибудь подумать, что его огромная и плодотворная работа по созданию танковых войск, настойчивое отстаивание концепции ускоренного формирования крупных танковых соединений за счет сокращения численности и расходов на кавалерию будут расценены как вредительство, как подрыв боевой мощи Красной Армии?! С резкими обвинениями против Тухачевского, а также Уборевича и Яки-ра, разделявших его взгляды, выступил на суде по этому поводу С. М. Буденный. Подтверждался и поднятый на суде факт, что подсудимые вели между собой разговоры о том, чтобы обратиться в правительство с предложением об отстранении К. Е. Ворошилова от руководства Красной Армией. Причины, побуждавшие к подобному обращению, не выяснялись. Но сам факт расценили как террористические намерения в отношении К. Е. Ворошилова.

В «последнем слове» все подсудимые, за исключением Примакова, заявили о своей преданности делу революции, Красной Армии, лично товарищу Сталину. Раскаивались, если в чем-то и были виноваты. Просили о снисхождении. Еще во время следствия они взывали к справедливости в письмах к Сталину. Письма оставались без ответа. Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович, Маленков накладывали на них одну и ту же резолюцию: «Расстрелять!» Резолюция дополнялась злобными, бранными словами. В качестве примера подобной жестокости и цинизма на XXII съезде КПСС приводился случай с письмом Якира.

Стенограмма судебного процесса, уложившегося в один день, состояла всего из нескольких страниц. Это ли не говорит о примитивности разбирательства со столь тяжкими и многочисленными обвинениями?

В связи с завершением судебного процесса и приведением в исполнение приговора Нарком обороны К. Е. Ворошилов издал 12 июня приказ № 96. Приказ был обнародовал в газетах и навсегда вошел в историю как документ, воплощающий зло и вопиющую несправедливость, а также обличающий их вершителей. Повторив имена осужденных «врагов народа» и сфабрикованные против них обвинения, нарком заключал: они «стерты с лица земли, и память о них будет стерта и забыта», «армия укрепляется тем, что очищает себя от скверны» К

Нет, не стерта память о них. Правда восторжествовала и обнажила весь кощунственный цинизм этих слов. История опровергла и лживые слова об укреплении армии.

Приказ послужил началом развертывания широкой кампании по разоблачению участников «заговора» и причастных к нему лиц сначала в центральном аппарате Наркомата обороны, а затем и войсках, военных учебных и паучных учреждениях, конструкторских бюро. Призывы к повышению политической бдительности и «очищению армии от скверны» довели дело до того, что ни одна воинская часть не могла остаться в стороне, чтобы не найти в своих рядах хотя бы одного «заговорщика». В 1937—1938 годах около 40 тыс. человек командного состава стали жертвами необоснованных репрессий^205.

Не только родные, но и многие из тех, кто близко знал Михаила Николаевича, и тогда не поверили в его виновность. Об этом много написано в воспоминаниях о нем. Неверие высказывалось и за рубежом. Передо мной лежат письма известного литовского писателя А. А. Лепс-нониса. В то время в буржуазной Литве он с группой литовских коммунистов находился в заключении в каунасской тюрьме. Все опи с болью встретили трагедию Тухачевского. Советского маршала знали как выдающегося полководца гражданской войны, защищавшего завоевания Октября. Старые коммунисты вспоминали, что при наступлении его армий на Варшаву в Каунасе готовилось вооруженное восстание. Общую боль высказал член ЦК Компартии Литвы Айзикас Лифшицас. Он твердо заявил, что «Тухачевский никоим образом не был шпионом и никогда но мог им быть». Мнение Лифшицаса поддержала вся камера — 35 политзаключенных.