Марш Акпарса - [51]

икеиииу ватагу нашли с превеликими трудностями. Санька помнил слова атамана: «Жисть при царе не больно надежна.

Ежели что — беги ко мне в леса». Легко сказать «беги в леса». Раскинулись они на тыщу, а может, и более верст, где тут разбой- нички хоронятся, найди попробуй. И, главное, спросить нельзя — блаженным сочтут, а то и того хуже: поймут, что беглый.

Долго ходили-бродилн, вконец измаялись и забрели в такую глушь, что не только дорог, тропинок не стало. Подумали-погоре- вали, видят, выход один: идти в какое-то село. Царские служки поймают или нет, а в лесу уж наверняка гибель.

И вот пришли они ночью в лесное село, постучались в первое светлое окно. Ворота открыл тощий мужичонка в наброшенном на плечи рваном-прерваном зипуне. А Санька, честно говоря, в де­ревнях до этого не бывал, жил все по хоромам, около царя да ца­рицы, и тут совсем испугался. В широченной избе на земляном по­лу— солома. На соломе в духоте и грязи лежат вперемежку теле­нок, ягнята и полуголые пузатые ребятишки. Хозяйка зажгла лучину, поставила светец на стол. Глядела на пришлых испуганно.

—     Хлебца бы нам кусочек да кипятку,— нерешительно попро­сил Санька.—Деньги у нас есть. Мы уплатим.

—     Иззяблись мы совсем,— добавила Ирина,— трое суток мако­вой росинки во рту не было.

Мужик кивнул жене, и та начала разжигать таганок. Хозяин, скинув зипун, не глядя на вошедших, сказал окая:

—     По одежде глядя, вы из благородных. Прося хлеба, вы, мо­жет, не знаете, что он у нас из лебеды. Иного нет с осени. Ежели не погнушаетесь — раздевайтесь.

Уже сидя за столом и запивая кипятком вязкие, как комья гли­ны, горьковатые куски, Санька спросил:

—     Земля не родит аль што?

—     Родит, отчего ей не родить,— ответил хозяин и тут же спро­сил:— А вас каким ветром занесло в такую даль? Из Суздаля, поди?

—     Из Суздаля,— ответил Санька, радуясь тому, что сам хозяин толкнул его на ложь.

—     В такую стужу да в такую даль недаром, поди, притопали?

—     Суздальский боярин послал... — Санька на миг задержался, придумывая, что бы соврать дальше,— места для охоты углядеть. Боярский ловчий я...

—     А женка твоя тож охотой промышляет?

—     Какая женка? Ах, эта...

—     Сестрой я ему прихожусь,— Ирина понимала, что не умею­щий лгать Санька скоро запутается совсем, и решила сказать прав­ду.— Добрым людям, Саня, лгать негоже. Не из Суздаля мы, а из Москвы, и не боярский ловчий он.

—     Вестимо, не ловчий,— заметил мужик, как-то по-доброму ухмыльнувшись,— да и откуда им быть, коли в Суздале никакого боярина нету и все земли вокруг монастырские. Я-ить сразу понял, что вы от кого-то хоронитесь. По делу идучи, в такую глушь кто бабу с собой возьмет. Одного не пойму—уж больно далеко от Москвы махнули. Как добрались в такую половодь да и пошто в наши края? Знакомые есть али как?

—     Есть,— тихо утвердил Санька.— Микеней звать. Атаман он. Не слыхали?

—     Мы с разбойниками не знаемся,— хозяин помрачнел, насто­рожился и боле не сказал ни слова. После ужина Саньку поло­жили на лавку, а Ирину — на печку. Несмотря на тревожность, они уснули сразу. Утром проснулись от холода. В избе хозяйка щепа­ла лучину, чтобы растопить печку.

—     Не торопитесь из-под зипунов-то. Холодно у нас. Вот печ­ку заведу.— Хозяйка говорила без злобы, и это несколько ус­покоило Саньку.— Мужик мой из избы выходить вам не велел. Вечером он придет.

Ирина слезла с печки, подошла к Саньке и шепнула что-то на ухо.

—     Понапрасну боитесь,— успокоила женщина,— мужик мой не доносчик. Он вам помочь обещался.

И все-таки Санька и Ирина весь день провели в тревоге. В су­мерках уснули, ожидаючи хозяина. А он вернулся не один. С ним пришел в избу Микеня. Атаман посмотрел на спящего Саньку, улыбнулся во всю бороду:

—     Я как услышал, что из Москвы, сразу догадался — он. Сань­кой его зовут,— тихо промолвил Микеша.

—     Разбудить?

—     Не надо. Пусть живет пока у тебя. А летом приведешь ко мне. Присмотрись пока што.

Мужик согласно кивнул головой.

Так началась для Ирины и Саньки новая жизнь. Жизнь, полная мрачных открытий. Узнали они, что их хозяин Семка Охлопков считался в деревне состоятельным мужиком. У него была кой-ка­кая скотинка, и в лебеду он подмешивал малость мучицы. Другие жили еще хуже. Лесная земля, богатая перегноем, рожала щедро, но людей мучили постоянными поборами. Первыми приходили мо­нахи, ибо земли эти приписаны к монастырям, и требовали свою до-

І28

лю. После- монахов появлялись боярская челядь — их надо тоже кормить. Им тоже дай, и дай немало. Не успеют сойти со двора челядинцы, глядь, появились сотники — просят воеводскую дань. Попробуй не дай — шкуру спустят до пяток. И так целую осень шарят по мужицким ларям жадные руки, а когда настанет пора монастырскому попу ругу собирать, глядь, лари у мужиков уже пу­сты. А впереди зима голодная, холодная. Мрут ребятишки от недо- - і о кн и от болезней, как мухи. Сутулятся мужицкие спины, сохнут, и іпнопнтси впалыми груди молодых женок — к тридцати годам, глядишь, она и старуха. Стареют избы, сползают набекрень кры­ши, вымаливаются углы. Починить избу мужику некогда. До сере­дины лета он день и ночь в поле, к тому ж чуть не каждый год царь удумывает ратные походы — отрывает мужиков от дома и от земли. Так и остаются избы худыми, дворы неустроенными. И скрыться мужику от этих бед можно только в одно место — к Микене, в ватагу. Или на все время, или на сезон. Взять того же Семку Охлопкова. Весной он землю пашет, летом хлеба жнет, с ильина дня уходит в лес, вроде бы на охоту. А в самом деле в ватагу к Микене. А там, глядишь, частицу своего же хлеба, забранного челядинцами, отнимет. Или на монастырские закрома с ватажника­ми налетит — опять кое-что мужичонке перепадет. А что же де­лать? Не подыхать же с голоду. Зимой Семка дома. Лапти плетет, лебеду толчет, ездит в лес за дровами. А в лесу землянки Микени миновать никак нельзя. То разбойничкам что-нибудь нужное подбросит, то у них чем попользуется. Вот так и живет Семенко Охлопков. И не один — полдеревни так живут.