Марш Акпарса - [44]

—     Надел суму на плечи — о жизни позабудь. И горе, и беда с тобой рядом пойдут.

—     Откуда будешь? Мне что-то говор твой знаком.

—     Татарин я. Из Кендарова улуса.

—     Из Кендарова? Я там всех знаю. Соседний улус...

И тут вдруг нищий вскочил и бросился обнимать Аказа:

—     Аказ! Родной мой! Друг!

—     Мамлей! Да ты ли это? Подумать только... Не узнал я тебя.

—     Пакман сказал, что тебя убили. А ты — вон он — живой и невредимый! Где был все это время?

—     В Москве. Служил у русского царя.

—     Я потому и не узнал тебя. В одежде сотника...

—     А ты с сумой. Рассказывай.

—     Ай, да что там говорить,— Мамлей махнул рукой.— Плохо у нас. Когда похоронили мы Тугу, пошел спор: кого Большим лужавуем поставить? Одни кричали — Ковяжа, другие — Мырзаная. Стал Ковяж главой Горной стороны. Потом Мырзанай женил его на своей дочке, оба лужавуя соединил в один. Пришло время, Ко­вяжа с его земель согнали, а Янгин еще раньше на Луговую сторону ушел.

—     Куда же старейшины смотрели?!—воскликнул Аказ.

—     Мырзанай старейшинам глаза золотом ослепил. Стал Боль­шим лужавуем, и вот тогда они с Атлашем всех, кто был им не­угоден, в бараний рог согнули. Мурза к ним не ездил, вместо него Алим Кучаков стал бывать, а он за меня принялся. Обложил наш улус большой данью, припомнил мулле день, когда тот тебя пря­тал. Я хотел на дочке Кендара жениться — не дали. Алим сказал мулле: пока Мамлей у вас, пощады вам не будет. Меня защищали татары, но силы были неравны. Улус Алим до нитки ограбил, мать с голоду умерла, а я суму надел...

—    Боранчей жив? — спросил Аказ. И спросил, собственно, для того, чтобы узнать об Эрви.

—    Он сильно болен. Когда Эрви ушла в Казань, он умом тро­нулся, теперь у Аптулата живет. Землю его Атлаш присвоил...

—    Что об Эрви слышно? — спросил Топейка.

—    Разное говорят. Сначала Пакман весть из Казани привез Говорил, что Эрви стала женой Кучака, сильно ругал ее, сказал, что веру и народ Эрви предала. Потом Шемкува проговорилась, сказала, что Эрви мурзе не покорилась, ее сильно били. Недавно Алим у нас был, Боранчей просил его вернуть Эрви, а Алим ска­зал, что ее в доме Кучака нет, а сам мурза живет в Крыму. Наверно, от побоев умерла.

—    Но почему насилье терпите?— спросил Аказ.

—    Мырзаная все ненавидят, но у народа нет вождя. Все тебя, Аказ, ждут.

—    Куда идешь сейчас?

—    На чувашскую сторону шел, но теперь, если возьмешь, с гобой пойду. Ты-то что думаешь делать?

—    Пойдем в Нуженал!

—    Рано, Аказ. Мырзанай сразу в Казань сообщит, и тебя схватят.

—    Народ не даст! Да и я за себя постоять сумею.

—    Люди напуганы... пока ты их соберешь...

—    Верно Мамлей говорит,— вмешался в разговор Топейка.— Надо идти на чувашскую сторону и оттуда на Нуженал посмотреть. Пойдем в мою деревню, там у меня хороший друг есть—Магметка Бузубов. У него, как и у тебя, с Казанью свои счеты есть. Там Ковяжа разыщем, Янгина вызовем.

—    Ты, пожалуй, прав,— сказал Аказ, подумав.— Пойдем к Бузубову. Веди, Топейка.

—    Прости меня, Аказ,— Санька сложил котелок и кружки в котомку,— но мы с тобой не пойдем.

—    Как это не пойдешь? Я вас не брошу.

—    Мы в бегах, Аказ. Боимся...

—    Ты меня обидеть хочешь? — возмутился Аказ.— Помнишь, когда пришли стрельцы, чтобы тебя бросить в темницу? Кто отбил тебя?

—    Ты.

—    А кто провез через заставы в царицыном возке?

—    Ну, ты.

—    И от погони не раз спасал. И все это было среди чужих и злобных людей. Так неужели на родной земле я не защищу тебя и Ирину?

—    И верно, Саня, — сказала Ирина,—Сейчас Аказу каждый человек дорог. И ты бы мог...

—    Ты сам еще не знаешь, что тебя ждет дома,— не слушая Ирину, продолжал Санька.— Тебе и так придется нелегко, а тут и мы, как гири на ногах.

—    Верно говорит он,— согласился Топейка.— Мы были в Мос­кве, если с русскими придем — нам совсем веры не будет. Мырзанай тебя станет называть продажным, предателем.

—    Куда идти думаешь? — спросил Аказ.

—    В лесные пустыни подамся,— сказал Санька.— Скит там выстрою. И лихолетье пересижу. А там видно будет.

Ирина хоть и понимала, что мужчины правы, а все равно по­грустнела, на глаза навернулись слезы. Аказ заметил это и сказал:

—    Я думаю, в разлуке нам быть недолго. Как остановитесь — весточку подай.

—    Непременно. Как обживемся...

—    Все будет хорошо. Я вас тогда найду. Не забывайте только: илем мой Нуженалом называется.

—    Запомню, брат. Ты время не теряй, иди.

Аказ хотел обнять Ирину, слова какие-то нежные сказать, но встретил Санькин суровый взгляд и не решился. Вытащил из ко­томки купленные в Москве теплые варежки и молча надел их Ирине на руки. С Санькой прощанье вышло еще печальнее. У обоих мысль: а вдруг не свидятся больше, земля вон сколь велика, и один бог знает, куда занесет их беспокойная, беглая жизнь? Об­нялись крепко, поцеловались по-братски. Аказ еще раз сказал:

—    Не забудь — илем мой Нуженал.

Санька кивнул головой. Ирина шагнула навстречу Аказу, но Санька положил ей руку на плечо: