Марш Акпарса - [43]

—     А пес с ним! Будем сидеть. Утром, и верно, безопаснее,— согласился молодой. Старый стражник, почесав бороду, сказал:

—     Ты все обыскал? Пива-браги, поди нашел?

—     И верно,— Аказ встал и вынес из горницы жбан.

Когда стражники захмелели до того, что у них стали запле­таться языки, пожилой оказал Аказу:

—     Ты... царев слуга... ты не пей Ты сторожи злодея,— и, за­брав кружку, стоявшую перед Аказом, опрокинул ее в рот.

Час спустя стражники, мертвецки пьяные и связанные для верности, лежали на полу под столом.

Споив стражников, Аказ подумал, что это ему даром не прой­дет, утром они проспятся, донесут великому князю, и у всех чет­верых головушки полетят. Одна надежда была на хана Шигалея. Поэтому, спрятав Саньку, Ирину и бабушку Ольгу в надежном месте, Аказ сразу поехал к хану. Здесь его встретил Топейка и огорошил вестью: хана Шигалея еще днем схватили и в цепях увезли в ссылку, на Белозеро. Не поверив Топейке, Аказ бросился на подворье хана, но чуть сам не попал в руки стражи. Хорошо что его встретил знакомый сотник из татар и рассказал, как было дело.

Сторонники Москвы Сафу-Гирея из Казани выгнали, великий князь сразу решил туда послать Шигалея. Хан совсем было собрался на трон, вдруг от вельмож из Казани письмо. Шигалей-де человек коварный, мы его боимся и пришли нам младшего брата его Беналея. Василий Иванович согласился, чем страшно Шигалея обидел. «Я отцу твоему служил верно,—сказал хан,— тебе служу, Васильсурск под носом у Казани построил, а Беналей давно ли соску сосал, а ему ни за что ни про что—трон?!»

Василий Иванович упреков не терпел, отнял у хана Касимов и повелел ехать в новый удел — в Каширу.

—     Сам в эту вшивую Каширу поезжай!— в гневе крикнул хан и очутился в цепях.

Выслушав рассказ сотника, Аказ снова вскочил в седло и бро­сился на конюшню...

Часовенка, словно сиротка, приткнулась у развилки дорог. Серая и ветхая, погнившая внизу, она склонилась, как старушка, готовая вот-вот упасть на колени. Еловый крест над ней потру- хлел, покрылся мелкими подушечками из сухого мха, крышка исщелялась, рассохлась. Лик богородицы потемнел, свечной огарок расплылся. Жестяная кружка для пожертвований пуста. Когда-то эта дорога была оживленной, теперь местность обезлюдела, и редко кто ездит и ходит мимо. Внизу — река, за нею начинается Горный черемисский край.

В это утро появились у развилки дорог четверо. Подошли к часовенке, остановились. Девушка перекрестилась, присела на ветхую скамью, сказала:

—    Я больше, братцы, идти не могу. Ноги в кровь избила.

—    Садись, сестренка, отдохни. Теперь мы дома!—ответил ей самый высокий из спутников, снимая котомку с плеч. Он радостно воскликнул:—Здравствуйте, леса! Земля родная, здравствуй! Прости, что покидал тебя надолго. Эгей! Родная сторона, ты слы­шишь, я вернулся!

—    Ты больно-то не гогочи, Аказ. Погоня может быть,— за­метил парень пониже, присаживаясь рядом с девушкой.

—    К чертям, Санька, погоню! Надоело! Уж сколько дней в лесах хоронимся, без оглядки бежим от самой Москвы. И на ко­нях, и на лодке, и пешком. Дням и ночам счет потеряли. Когда мы вышли, Ирина?

—    От сретенья...

—    Так это же январь. А нынче что?

—    Масленица скоро,— ответил Санька.

—    Стало быть марту начало.

—    Да, хватили лиха,— заметил Топейка, помогая Ирине снять довольно потрепанные, грязные сапожки.

—    Теперь, быть может, отдохнем,— сказала Ирина.

—    Построим вам избу,— мечтательно сказал Аказ.— Вон лесу сколько. Срублю такую вот часовню... Молитесь своему богу. А с тобой, Саня, будем ходить на охоту. Сестренке найдем жениха. Ай, заживем!

—    Ты что это больно радостен сегодня?—спросил Санька.

—    Пойми, брат, под вечер будем дома. В котомке что-нибудь осталось?

—    Есть хлеб,—ответила Ирина,—соль тоже есть. Водички бы...

—    Я сбегаю,— Топейка схватил котелок, пошел на берег. Санька тоже поспешил за ним.

Ирина, раскладывая по скамейке сухари и узелок с солью, спросила Аказа:

—    Ты говорил, что твоя жена в Казани. Может, вернулась? Вот будет радость.

На лицо Аказа набежала тень, он сказал тихо:

—     Не думаю, чтобы вернулась. Не покорилась она... Замучили, наверно. Сколько лет прошло.

—     Тоскуешь?

—     Раньше тосковал...

—     Придется другую жену искать, если так.

—     Будь ты постарше — тебя бы засватал.

—     Пока надумаешь жениться, глядишь — и постарею.

Подошли Санька с Топейкой, принесли воду и сели подкре­питься. Размачивали в кружках сухари, посыпали солью, нето­ропливо жевали. А разлука в виде худого, медленно бредущего человека с большой холщовой сумой приближалась к ним со стороны леса. Прохожий, грязный и оборванный, с черной вскло­коченный бородой, сиплым, простуженным голосом сказал:

—     Удачи желаю вам и мира.

—     Добро пожаловать, прохожий,— ответил Санька, запивая сухари.

—     Садись, раздели нашу трапезу,— предложила Ирина.

Путник присел на траву, рядом со скамьей, протянул грязную

руку. Ирина вложила в ладонь сухарь, подала кружку.

—     Далеко ли путь держишь?—спросил Аказ.— Я вижу, жизнь тебя не балует.