Марсельцы - [9]

— Господи, что еще нам суждено пережить! — шептала она.

Она сложила в маленький мешочек из голубого полотна хлебец, две горсти сушеных винных ягод, горсть миндаля, несколько яблок и фляжку вина. Когда все было готово, господин Рандуле притянул меня к себе.

— Дитя мое, — сказал он, — мы переживаем тяжелые времена… Люди ополчились друг на друга, они грызутся между собой, словно волки, земля красна от пролитой крови. Нет более ни родных, ни соседей, ни друзей, каждый готов убить каждого. Тебя, дитя мое, тоже ищут, чтобы погубить. Но ты храбрый мальчик. Послушайся меня, отправляйся в Авиньон. Авиньон далеко, тебя не станут искать там. Возьми этот мешочек с провизией и фляжку с вином. Здесь достаточно еды на два дня. Вот тебе еще письмо к канонику[3] Жоссерану, спрячь его хорошенько. Когда ты придешь в Авиньон, иди прямо к канонику, мое письмо все объяснит ему. Он устроит тебя на работу, и ты сможешь добывать себе на пропитание.

Тронутый до слез, я мог только отвечать:

— Благодарю вас, господин Рандуле. Но…

— Что ты хочешь сказать?

— Но мать моя… Кто позаботится о ней?

— Не беспокойся об этом. Твоя мать и твой отец ни в чем не будут нуждаться.

С этими словами добрый кюре сунул мне в руки мешочек с провизией и фляжку с вином.

— Пойдем, — сказал он, — я выведу тебя на дорогу.

И он первым спустился по неосвещенной лестнице.

На улице было темно, и звезды еще не успели погаснуть. Кругом не было ни души. Вчерашние волнения улеглись, и деревня крепко спала. Тишину ночи нарушал только несмолкающий ропот водяных струй в бассейне и на площади.

Мы миновали спящую деревню и вышли на авиньонскую дорогу.

Господин Рандуле обнял меня и сказал:

— Я позабочусь о твоих родных. Каноник Жоссеран поможет тебе устроиться в Авиньоне. Смотри, не потеряй моего письма к нему, слышишь? А теперь ступай. Когда взойдет солнце, ты будешь уже на полдороге к Авиньону, а к вечеру увидишь крыши папского дворца[4].

С этими словами добрый кюре снова крепко обнял меня. Мне показалось, что он опустил что-то в карман моей куртки, но я был слишком взволнован прощанием, чтобы тут же это проверить. Запинаясь, я мог только пробормотать: «О, спасибо, спасибо, господин кюре!» и зашагал по дороге в Авиньон.

О, эта пустынная дорога, чуть белеющая в густом мраке ночи, — я никогда не забуду ее! Сторожевые псы на гумнах еще издали чуяли мое приближение и заливались громким лаем. Они яростно бросались на меня, когда я проходил мимо. Сколько раз, дрожа от страха, я останавливался, не решаясь продолжать путь. Ведь я был еще ребенком, и темнота, рычание псов, унылые крики совы — все пугало меня. Но вот снова воцарялась тишина, и снова я робко шагал по дороге.

Наконец, стало светать. Верхушки Крепильонских холмов загорелись нежным розовым светом.

Вместе с темнотой рассеялись и мои страхи. Я бодро зашагал вперед. Я любовался собой, глядя на бегущую впереди меня тень. «Неужели это ты, Паскале, — думал я, — такой высокий, нарядный, в крепких башмаках и треугольной шляпе? Ты стал уже совсем взрослым мужчиной!»

Вдруг я вспомнил, что на прощанье кюре сунул мне что-то в карман куртки. Я нащупал там сложенную вчетверо бумажку. В пакетик были завернуты три новеньких серебряных экю по три франка! Какое богатство! Я еще более вырос в своих глазах. В эту минуту, кажется, я не испугался бы самого Сюрто.

Поднявшись на пригорок, я увидел невдалеке большой город с башнями и высокими домами. Бесчисленные окна отражали лучи солнца.

— Уже Авиньон? — радостно воскликнул я. — Как скоро я дошел до него!

Заметив невдалеке старого крестьянина, копавшего что-то на своем огороде, я подбежал к нему и спросил:

— Это Авиньон виднеется там вдали?

— Авиньон? — удивленно повторял он. — Видно, вы не здешний, молодой человек. Никакой это не Авиньон! Это Карпантра. А Авиньон, благодарение богу, далеко отсюда; если вы прошагаете весь день без остановки, может быть, дойдете туда к ночи.

Старик воткнул заступ в землю, оперся на него локтями и пристально поглядел на меня.

— Не советовал бы я вам, молодой человек, идти в Авиньон. Говорят, там сейчас творятся страшные дела… Если можете, вернитесь-ка лучше домой! Авиньонцы всегда были бедовыми — это сплошь забияки, буяны и пьянчуги. Ох, ох, дурная слава у авиньонцев! — Понизив голос до шепота и наклонившись к самому моему уху, старик продолжал: — Это воры, поджигатели и убийцы! Все они на стороне революции, на стороне Франции и против папы.[5] Эти разбойники дважды осаждали Карпантра. Ну, мы им, конечно, показали, где раки зимуют! Больше я вам ничего не скажу, молодой человек, и этого достаточно! Прощайте!

И он снова занялся своим делом.

Когда я отошел на несколько шагов, он снова окликнул меня:

— Эй, вы, я дал вам хороший совет, возвращайтесь-ка туда, откуда вы пришли!

Солнце высоко поднялось в небе, затем стало склоняться к закату, а я все шагал и шагал то по узеньким тропинкам, проложенным среди болот, то по пустырям, то продираясь сквозь заросли кустарника и дошагал, наконец, до папского города.

Сперва я увидел Рону. Это самая большая река из всех, какие я знаю. Впоследствии мне пришлось видеть Рейн, Дунай, Березину, но ни одна из этих рек не может сравниться с Роной.