Марс, 1939 год - [5]

— Значит, поселок — ваше детище?

— Нет, разумеется, нет. Мы лишь поставили в нем систему воздухообеспечения.

— И она не сработала, верно?

— Она работала вполне удовлетворительно, но преступная небрежность поселенцев привела к… привела к тому, к чему привела.

— К гибели людей?

— Да.

Люцифериновую панель в кабинете давно не обновляли, и света недоставало, однако Шаров мог поклясться — Орсенева была совершенно спокойна. Уставшая, вымотанная, но спокойная. Свотра, — Шаров перешел на местное название — интересовала Орсеневу поскольку постольку.

— В чем же заключалась эта… небрежность?

— Свотра — поселок производственный, все заняты на добыче русина (слово «добыча» Орсенева произнесла по-горняцки, с ударением на первый слог), к тому же объявили ударную вахту, и дежурными по поселению оставили неподготовленных детей. Система «Легкие» работает так: днем, когда наиболее интенсивное высвобождение кислорода, он закачивается компрессором в баллоны, откуда ночью высвобождается на поддержку дыхания людей. Дети же пустили весь кислород в жилые отсеки, не наполнив баллоны и на треть. Чтобы их не наказывали, они подправили показатели манометров. Поэтому ночью и случился замор.

Слово сказано. Замор. Вот, значит, как…

— И все погибли?

— Да… Кажется.

— Кажется?

— Мы обследовали систему «Легкие» и дали заключение. Другими аспектами происшедшего занимались соответствующие службы.

— Сегодня вы тоже были в поселке?

— Да, проверяла работу оранжерей. Мы, совместно с инженерной службой, внесли изменения. Теперь создан страховой запас кислорода, и случившееся больше не повторится.

— Значит, поселок скоро снова примет поселенцев?

— Скоро? Он уже заполнен. И, нет худа без добра, мы даже смогли повысить концентрацию кислорода в отсеках за счет усиленной подкормки лишайника. Так что адаптация поселян прошла практически безболезненно, и Свотра скоро выйдет на график добычи. Нас, я уже говорила, напрямую производство не касается, но все-таки… Невыполнение плана может дискредитировать нашу работу.

Шарову казалось, будто он уже месяц сидит в этом кабинетике, ведет бесконечные и безрезультатные разговоры, ни на пядь не приближающие его к цели. Болезненная адаптация, не иначе. Пора проситься на добычу русина, где много-много кислорода.

— Благодарю вас за сотрудничество. Вероятно, мне придется и в будущем прибегнуть к вашей помощи.

— Я всегда готова исполнить свой долг, — показалось ему, или действительно в голосе Орсеневой послышалось облегчение? Будто это имеет значение.

Он попрощался, вышел в первую комнату, комнату с микроскопами, как обозначил он ее для себя. Три лаборантки (если это были лаборантки) поспешно уткнулись в окуляры. У двери, на стуле, терпеливо ждал Зарядин. Похоже, его очень интересовали плакатики, развешенные по стенам лаборатории:

РУССКАЯ НАУКА ШАГАЕТ СТОЛБОВОЙ ДОРОГОЙ!

НЕРУССКАЯ ЮЛИТ КРИВЫМИ ТРОПАМИ!

ПРОСТОМУ, ЧИСТОМУ НАРОДУ — ПРОСТУЮ, ЧИСТУЮ НАУКУ!

Шаров опять подошел к окошку бокса, раздвинул кем-то сдвинутые шторки. Нет, видимость стала еще хуже, совсем запотело окошко. Легкие, значит.

— До свидания, сударыни, — сказал он громко. Те хором пробормотали что-то неразборчивое. Что ж, была без радости любовь…

— Куда теперь? — Зарядин, похоже, набрался бодрости в обществе дам. — К товарищу директора по науке?

— А вы сумеете найти его? — Шаров с сомнением посмотрел на переходы Научного корпуса. Двери и номера не все имели, а чтобы табличку какую — роскошь, излишество.

— Разумеется. Я в Алозорьевске каждую щель знаю, — санитарный ответственный, похоже, не хвастал. Просто искренне заблуждался.

— Сколько же человек работают в научном корпусе?

— Семьдесят четыре, — Зарядин ответил сразу, без запинки. Таблица умножения на пять.

— А в Алозорьевске?

— Постоянный штат — две тысячи четыреста человек. Ну, еще, конечно, люди из рабочих поселков бывают, поселенцы…

— И много их, рабочих поселков?

— Вот этого не скажу. Не мой уровень. Про десяток слышал, а сколько всего… Тысяч шесть, приблизительно.

Ладно, ограничимся пока шестью тысячами четырьмястами подозреваемыми. Минус единица. Лицо, называющее гибель людей замором, вне подозрений. Пока.

Магистр Семеняко оказался за дверью номер четырнадцать.

— Вот, видите, пакость какая, — он показал Шарову баночку. — Наши медики дали. Руки болят. Кожа трескается и заживать не хочет.

— Правда? — Шаров внимательнее посмотрел на руки магистра. Не хватает еще лишай подцепить.

— Нет, это не заразно, — Семеняко перехватил взгляд капитана. — Наверное, из-за контакта с металлами.

— Какими металлами? — Шарову стало неловко. Хорош, нечего сказать. А еще докторский сын.

— Моя тема. Естественное перемещение. Удивительный феномен, знаете. Вот уран, например. Исчезает невесть куда, а на его место, опять же невесть откуда, перемещается свинец. И это безо всяких генераторов, молний, тихо и незаметно.

— Очень интересно, — покривил душой Шаров.

— Энергия, безусловно, расходуется, но внутренняя. Добраться до нее, извлечь, заставить работать — задача, достойная русской науки, — Семеняко обернулся на портрет Ломоносова, висевший над столом.

— Насчет науки, — Шаров решил, что одной речи за день достаточно. — Какие работы ведутся здесь, в Алозорьевске?