Мародеры - [35]

И Ермолаев — сам мужик, хоть и городской, отлично это понял.

Заповедь Божья: «Не убий!» в условиях гражданской войны попросту потеряла свое значение. Точнее, сперва нас отучили придерживаться ее на германской, потом как-то само собой мы потеряли жалость к своим. В сущности, нас приучили к мысли, что убийство есть продолжение рода на войне. Ибо если ты не убьешь, то убьют тебя, и на тебе пресечется та ветвь поколений, которая могла бы продолжиться в твоем потомстве. Не знаю, все ли это осознавали, но для меня лично именно это было определяющим при участии в военных действиях. А отнюдь не готовность умереть во имя Отечества. Теперь я понимаю это и не стесняюсь покаяться.

7 сентября 1919 года.

Те люди, что освободили меня из плена, оказались агентами Краевского. По их словам, они спаслись от провала только чудом и, бежав из губернского центра, сумели встретиться с группой повстанцев из отряда Федора. Те провели их на свой «секретный» хутор. Позже контрразведчики узнали о том, что уездный центр удерживают «офицеры», и намеревались было присоединиться к моему отряду, для чего направились в С. Однако добрались они туда лишь к утру 30-го, когда мой отряд уже был расстрелян пулеметами ермолаевцев. Всего их пришло туда пятеро, считая трех федоровцев, изъявивших желание уйти за фронт. Совершенно случайно, прячась на колокольне, откуда просматривался двор бывшей земской управы, они увидели, как меня стаскивают с лошади и ведут в подвал. Замысел освободить меня родился у них мгновенно. Выждав, когда большая часть охраны штаба залегла спать, контрразведчики и федоровцы подобрались к земской управе и легко сняли полусонных часовых.

Увы, бумага моя кончается. Не знаю, удастся ли найти в этих краях хоть пару листов. От карандаша тоже остался огрызок менее дюйма длиной. Дай Бог, чтоб я сумел сохранить все написанное и присовокупить к первым тетрадям, которые оставил на хранение М.Н. Прерываю записи».

Никита спрятал дневник в папку для тетрадей и уложил в рюкзачок. После этого улегся на диван и задумался.

Нечего и говорить, что он был почти убежден: хутор, где прятался Евстратов, находился в Бузиновском лесу, там, где якобы зарыты сорок возов разинского золота. Не поэтому ли директор-краевед обхаживал престарелого сына председателя губревкома?

Ветров решил не тревожить душу сомнениями, а постараться успокоиться.

Допустим, что Василий Михайлович жив, но нездоров и отлеживается у Корнеевых, а когда пройдет шок от нападения бомжей, встретится с Никитой. Тогда встанет тот самый вопрос, ради которого Ветров и поперся в эту губернию, — «отмывка дневника». А для этого важно знать, мог ли предревкома принести трофейный дневник домой и положить его в эту самую схоронку. Согласно дневнику, обрывавшемуся 7 сентября, — мог. Но только в принципе, и только в том случае, если Евстратов был убит до 23 сентября 1919 года.

Жалко, конечно, что Никита не прихватил с собой ксерокопию с той самой брошюры, изданной в 1929 году, где описывались события, связанные с гибелью Михаила Ермолаева. Суть же сводилась к тому, что 23 сентября 1919 года автомобиль председателя губревкома, направлявшийся в уездный город Севериновск, был обстрелян бандитами. Ермолаев получил тяжелое ранение, но продолжал отстреливаться. В трех верстах от Севериновска на помощь Ермолаеву поспешил красный разъезд, который обратил бандитов в бегство. Трое из них были убиты, четвертый захвачен в плен. А Михаил Петрович от полученных ранений скончался на следующий день, то есть 24 сентября. Еще через два дня тело Ермолаева было доставлено в губернский центр, где его торжественно похоронили на Михайловском кладбище.

Никита помнил, что среди бандитов, напавших на Ермолаева, упоминался некто Трофим. Не мог этот тип быть братом атамана Федора, у которого прятался Евстратов? Правда, Трофим, упомянутый в брошюре, был убит. А вот фамилия того, кто остался в живых, у Никиты вылетела из головы. Вроде бы столько раз перечитывал, а теперь забыл…

Впрочем, через пару секунд его голова резко переключилась на совсем другие мысли. Потому что со двора, откуда-то из-за занавешенного тюлевой шторкой окошка послышался скрип калитки у дома Ермолаева, а затем тихий звук шагов.

ГОСТИ

Никита машинально глянул на часы. Время было уже не раннее — половина одиннадцатого. Неужели Владимир Алексеевич не сумел удержать старика дома? Тем более неужели сам Василий Михайлович, пережив нападение бомжей и ощущая нездоровье, рискнул отправиться домой? Что-то не верилось. Никита осторожно подобрался к окошку, поглядел сбоку, чуть отодвинув занавеску.

Темная фигура просматривалась неясно. Но стоял он слишком прямо и, когда поднимался на крыльцо, делал это куда быстрее, чем подобает 80-летнему старику.

Незнакомец огляделся и начал открывать замок.

Конечно, можно было выйти во двор и вежливо спросить: «Гражданин, вы к кому?» В принципе нормальный вор, которому мокруха ни к чему, просто удерет. Но ведь может какой-нибудь психованный оказаться. Сейчас, говорят, чуть ли не каждый карманник при пушке ходит. Бахнет сдуру — и случайно попадет. А мимо Никиты уже столько пуль пролетело, столько раз ему с этим делом везло, что еще раз пробовать судьбу не хотелось.