Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - [68]

Одним из следствий упомянутых громких дел о реституции в Австрии стал тот факт, что здесь всерьез занялись проблемой украденного искусства.

«Австрия решила основательно разобраться с этим вопросом, — говорит Голдштейн. — И на сегодняшний день добилась лучших результатов. Австрия работает „на упреждение“: они прочесывают свои коллекции — нет ли там украденных работ, — а обнаружив таковые, пытаются разыскать владельца. Так и должно быть».

С 1998 года австрийские музеи вернули десятки тысяч предметов искусства, но на сайте www.kunstrestitu-tion.at перечислено более 6000 произведений, все еще не нашедших своих настоящих владельцев.

Дела Бонди Ярай и Марии Альтман показали, насколько запутанными могут быть подобные случаи. Положения Вашингтонской конференции пронизаны идеализмом и духом взаимопонимания, но понятно, что действительность не всегда столь радужна. Мы то и дело обнаруживаем «серые» зоны. Лишь в редких случаях процесс реституции бывает простым и бесконфликтным. В некотором смысле это естественно, если учесть, что значительная часть нацистских хищений оказалась в «серой зоне»: конфискации, вымогательства, вынужденные продажи вовсе не обязательно документировались.

Однако бывало и так, что возникали крайне сомнительные реституционные требования.

Процессы Бонди Ярай и Марии Альтман, к сожалению, бросили некую тень на репутацию исторического процесса реституции. Там, где участники Вашингтонской конференции видели способ распутывания исторических узлов и восстановления справедливости, другие усмотрели угрозу опустошения государственных музейных коллекций. А поскольку в обоих процессах фигурировали многомиллионные суммы компенсаций, зазвучали и обвинения в жадности — особенно неприятные, учитывая исторический контекст преступлений.

* * *

Двумя этажами ниже конторы Чарльза Голдштейна на Парк-авеню, 2 находится офис Дэвида Роуленда. По сравнению с Голдштейном Роуленд — человек более скрытный. Он встречает меня в мерцающей золотом приемной в стиле модерн, которая вполне могла бы послужить фоном для какой-нибудь картины Климта.

Роуленду около пятидесяти, у него приятное округлое лицо, седеющие волосы и усы как у моржа. Черная майка-поло и очки в круглой стальной оправе делают его больше похожим на художественного критика, чем на акулу-адвоката с Манхэттена. Правда, и сама его работа — нечто среднее между искусствоведением и юриспруденцией. После Вашингтонской конференции Роуленд стал жертвой всеобщих нападок (или же героем, мужественно защищавшим передовую, — это как посмотреть). Чарльз Голдштейн едко замечает: «Роуленд ведет дела о реституции за деньги».

Если переговоры с тем или иным музеем ни к чему не приводят (что чаще всего и случается), люди звонят Роуленду. Он помог сотням наследников вернуть утраченные произведения, и таких, как он, проигравшая сторона называет nazi bounty hunters — «охотниками за нацистскими сокровищами». Иными словами, Роуленд зарабатывает на реституционных процессах. Как и многие адвокатские конторы подобной специализации, бюро «Роуленд и Петрофф» проводит собственные расследования — они сначала находят похищенные работы, потом связываются с наследниками и предлагают представлять интересы последних в суде. Такие адвокаты известны еще и тем, что берут огромные комиссионные — до 50 % от стоимости произведения.

«Роуленд и Петрофф» — одна из самых известных в мире адвокатских контор, специализирующихся на реституции, а Роуленд — один из лучших адвокатов в своей области. Он участвовал в самых громких процессах 2000-х.

Роуленд, как и многие его коллеги, человек очень закрытый, особенно для журналистов. Я много раз безуспешно пытался поговорить с ним и только когда объяснил, что я прямо сейчас стою под окнами его конторы, он наконец согласился встретиться со мной и пригласил на ланч.

Он привел меня в маленький и скромный с виду, но дорогой итальянский ресторан на углу Лексингтон-авеню. Прежде чем что-то сказать, Роуленд тщательно взвешивает каждое слово. Я кладу на стол диктофон, но он тут же просит его выключить — он предпочитает вести разговор не под запись: мало ли как в будущем эта запись может быть использована против него. Как именно, Роуленд не уточняет.

Пока мы усаживаемся, он рассказывает, что у него есть маленькая квартирка в Берлине — в германскую столицу он ездит несколько раз в год в командировки. Кроме того, в Берлине он на паях с друзьями держит еще и небольшую галерею современного искусства. Как и Чарльз Голдштейн, Роуленд в прошлом занимался вопросами, связанными с недвижимостью. Реституцией он начал заниматься, по его словам, «из-за географической случайности». Закончив университет в США в конце 1980-х, Роуленд поехал в Европу, где изучал немецкий и несколько лет практиковался в разных адвокатских конторах в Западной Германии. Через три месяца после его возвращения домой пала Берлинская стена, и опыт Роуленда, его знание немецкого языка и хорошие связи с немецкими адвокатами неожиданно превратились в ценный юридический актив. После объединения Германии на первый план вышли имущественные вопросы. Недвижимость, конфискованную нацистами, а потом национализированную ГДР, теперь предстояло снова приватизировать. Более 2,5 миллионов жилых помещений следовало по возможности вернуть законным владельцам, и тысячи из них теперь проживали в США. От реституции недвижимости до реституции произведений искусства шаг невелик, хотя пройдет еще несколько лет до конца 1990-х, когда искусство окажется в фокусе внимания общественности.