Марксизм во времена Маркса - [21]
Не стоит и говорить о том, что эти варианты антикапитализма несоциалистического характера не только не сыграли никакой роли в формировании Марксова социализма[29], но подвергались активным нападкам со стороны молодых левых немцев из-за явно выраженных консервативных признаков. То, что можно было бы определить как «романтическую» теорию, соприкасается с предысторией марксизма лишь своей наименее политической частью, например «натурфилософией», к которой Энгельс всегда питал определенную склонность [МЭ: 20, 8 и далее], и в той же мере, в какой она была ассимилирована классической немецкой философией в ее гегелевской форме. Консервативная и либеральная традиции государственного вмешательства в область экономики, включая государственную собственность и государственное руководство промышленностью, лишь еще раз убедили Маркса и Энгельса в том, что национализация промышленности сама по себе не есть социалистическая мера.
Таким образом, ни экономический, социальный и политический опыт, ни труды по специальным проблемам не оказали заметного влияния на формирование Марксовой мысли. И вряд ли могло быть иначе. Как часто это замечали (и не последними были здесь Маркс и Энгельс), вопросы, которые во Франции и в Англии конкретно ставились в политической и экономической форме, в Германии в молодые годы Маркса и Энгельса находились еще в умозрительной форме абстрактного философствования. Но по тем же самым причинам развитие немецкой философии в тот период шло гораздо интенсивнее, чем в других странах. Если это и лишало ее каких бы то ни было связей с конкретной реальностью (у Маркса нет никаких ссылок на «сословие, которое в настоящее время не владеет ничем», чьи проблемы «бросаются всякому в глаза на улицах Манчестера, Парижа и Лиона», до осени 1842 года [МЭ: 1, 115]), то придавало ей исключительную способность обобщения и проникновения за пределы непосредственной картины положения. Однако, чтобы полностью реализовать свои потенциальные возможности, философскую мысль необходимо было преобразовать в орудие воздействия на мир, и умозрительное философское обобщение должно было соединиться с конкретным изучением и анализом мира буржуазного общества. Без этого немецкий социализм, родившийся из политической радикализации философского развития, в особенности гегелевского, в лучшем случае мог породить лишь тот «немецкий» или «истинный социализм», который Маркс и Энгельс заклеймили в «Манифесте».
Первые шаги этой философской радикализации выразились в критике религии и лишь позднее (поскольку сам предмет с политической точки зрения был еще более острым) в критике государства. Это были два основных «политических» вопроса, которые непосредственно касались философии как таковой. Эта домарксова радикализация привела к двум основным достижениям: «Жизни Иисуса» Штрауса (1835) и в особенности откровенно материалистической «Сущности христианства» Фейербаха (1841). Хорошо известно основополагающее значение Фейербаха как переходного звена между Гегелем и Марксом, хотя не всегда наблюдается должная оценка основной роли критики религии в зрелой теории Маркса и Энгельса. Тем не менее на этом конкретном этапе радикализации молодые политико-философские немецкие бунтари могли непосредственно черпать силы из радикальной и социалистической традиции, поскольку самая известная и последовательная школа философского материализма, французская школа XVIII века, была связана не только с революцией, но и с первыми французскими коммунистами – Гольбахом, Гельвецием, Морелли и Мабли. В этом отношении развитие французской философской мысли способствовало формированию Марксовой философии или по меньшей мере служило стимулом для ее развития так же, как философская английская традиция через ее мыслителей XVII и XVIII веков непосредственно или опосредованно способствовала развитию политической экономии. Однако процесс, в ходе которого молодой Маркс «вновь поставил» Гегеля на ноги, развивался в рамках немецкой классической философии и, если не принимать во внимание само направление этого движения, мало был обязан революционным и социалистическим традициям домарксова периода.
6. Новое измерение европейской истории в середине XIX века
Политика, экономика и философия, французский, английский и немецкий опыт, утопический социализм и коммунизм были, таким образом, слиты воедино, преобразованы и превзойдены в Марксовом синтезе в 40-е годы. И конечно, не случайно все это произошло именно в тот исторический момент.
Около 1840 года европейская история приобрела новое измерение: «социальная проблема» или же, если рассматривать ее в другой перспективе, потенциальная социальная революция нашла свое типичное выражение в феномене «пролетариата». Буржуазные авторы все чаще отдавали себе отчет в том, что пролетариат стал представлять практическую и политическую проблему как класс, как движение и в конечном счете как сила, способная перевернуть общество. Это осознание нашло выражение в систематических исследованиях, носивших часто сравнительный характер, посвященных условиям существования этого класса (Виллерме для Франции в 1840 году, Бюре для Франции и Англии в том же году, Дюкпесьо для других стран в 1843 году). С другой стороны, все это находило выражение в исторических обобщениях, в какой-то степени предвосхищавших выводы Маркса:
