Марксизм в России начинался со лжи - [30]

Плеханова, стало быть, совсем не смущало обстоятельство, на которое указывал Маркс в письме к В. Засулич от 8 марта 1881 г., а именно: если Россия пойдет по капиталистическому пути, то ей потребуется сначала много времени на разложение сельской общины, а потом, когда земля станет в России частной собственностью крестьян, потребуется плюс к тому еще много времени на пролетаризацию десятков миллионов крестьян, на их «раскрестьянивание».

Плеханов был поистине трагической фигурой. Но он был одновременно и доктринером. Чаще всего шел от убеждения (нередко ошибочного), а не от опровергающего это убеждение факта. Его заворожила логика «Капитала». Это — с одной стороны. А с другой — было слишком очевидным втягивание России на испытанный Западом путь капиталистического развития. От противостоящих этому обстоятельств Плеханов просто отвел свой взор. Это был, конечно, очень большой, даже огромный талант, но все же — не гений. Впрочем, похоже, он был на уровне гения во всем том, что касалось именно защиты отстаиваемых им позиций, но при этом сами позиции были заимствованы. Не оригинальны. Это не помешало ему стать фанатиком ложной идеи.

Я указывал ранее: Плеханов оказался в зависимости от точки зрения Энгельса на Россию, но при этом он считал для себя необходимым представить людям в качестве своего учителя и единомышленника также и Маркса. Несмотря ни на что. Вопреки тому, что он убедился в наличии у Маркса полностью противоположного ему мнения относительно российских перспектив. Фактически и получилось, что он решительно отверг «русскую идею» даже и в разработке ее Марксом. Но эволюция его взглядов на этом всего лишь закончилась. Началась же она с отказа Плеханова от его прежних народнических взглядов — стало быть, как раз от упования на самобытность России и вообще на все то, что пришло из глубины веков русской истории.

Плеханов перебрал и переосмыслил чуть ли не все основные тенденции русской социально-политической, историософской и эстетической мысли, начиная со Смутного времени. Прежде же всего он постарался дезавуировать идейную основу народничества — предвзято проанализировал идейное наследие Герцена, Бакунина, Чернышевского с позиций доказательства именно утопичности их «русской идеи». Он провел в своих исследованиях и линию на выявление «западнических» (с его «марксистской» точки зрения), якобы единственно плодотворных мотиваций, начиная от кн. Щербатова и кончая П. Милюковым. В сущности, Плеханов создал свой вариант весьма серьезных, а по форме и стилю восхитительных очерков новой и новейшей истории русской философии, социологии, культурологии. Очень многое он и просто переверстал — под своим «марксистским» же углом зрения. При этом полностью исключил из своей концепции то, что было, в сущности, завещано Марксом русским революционерам в его письмах в «Отечественные записки» от 1877 г. и к В. Засулич от 8 марта 1881 г. А в довершение — и в предисловии к русскому изданию «Манифеста» в 1882 г.

Проблема, над которой русская мысль билась с древних пор, а в особенности в те периоды, когда интенсивно происходило развитие национального самосознания, была Плехановым фактически дискредитирована. В индивидуальной сфере своего духа он словно бы имел особый компьютер социального детерминизма, и тот ему выдавал, казалось, «безошибочные» ответы на самые жизненные вопросы о том, когда через какую стадию Россия будет далее проходить — постепенно будет расставаться сначала с общиной, потом с народившимся в процессе ее развития парцелльным крестьянством, и, наконец, будет достигнута полная капитализация страны и неизбежное обнищание рабочих. И тогда: «Бьет час частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют!» При такой убежденности, действительно, должен уйти с дороги даже и сам Маркс!

Случилось и еще более печальное: вопрос о тысячелетних корнях русского духа был скоро и безжалостно забыт. А жизнь нашего национального духа и самого народа в ее разных проявлениях — продолжалась! Все более разгоралась вынужденная борьба «корней» с перерубающим их «топором». Неравное это сражение! Причем, конечно, дело не только в Плеханове. Оно в том, что было утрачено нечто самое фундаментальное — ощущение самоцельности и самоценности нации. Тем более — каждого ее индивида в отдельности. Общечеловеческое — без национального и индивидуального... Не так ли случилось?

Между тем были все основания у российской общественной мысли уважать свою, и особенно народную, самобытность. В частности, Вл. Соловьев восхищался тем, что, «призвав варягов», древние русичи без всяких существенных потерь и незаметно для обеих сторон полностью ассимилировали призванных. В. Розанов видел в этом залог бессмертия нации. Развивалась не только же чаадаевская тенденция. Да ведь и сам Чаадаев в дальнейшем тоже возвышал в своих суждениях огромные потенции России, в том числе — самобытные.

Первое же из вошедших в историческую память нации судьбоносных событий — рискованное соприкосновение с наиболее активными проявлениями западноевропейского человечества — не привело нас к утрате самобытности, а, напротив, укрепило ее.