Марко Висконти - [3]

— И они пошли на это?

— Нет. У них же мошенник на мошеннике сидит. Но я попросил, чтобы они это записали. Ведь я знаю, что при испытании крестом ничем не рискуешь. Я сам как-то в молодости отличился и выиграл спор за монастырь против жителей Белладжо…

— Ну, ты известный ловкач, — перебил его граф Ольдрадо. — Однако вернемся к делу. Чем же все это кончилось?

— Да ничем хорошим: адвокат настоятеля потребовал поединка, а судейский подпевала согласился. На том и порешили.

— Поединок cum fistibus et scutis? На палках и со щитами? — важно спросил граф. — Ведь людям незнатным запрещено пользоваться рыцарским оружием.

— Да, на палках и со щитами.

— А кто будет биться с вашей стороны?

— Кто будет биться? Легко сказать… Посмотрели бы вы, кто вызвался драться от монастыря. Это сущий черт с рыжей шерстью и вот такими плечищами.

— Так вы что, не согласились? О глупцы и трусы!

— По правде говоря, мой Арригоццо хотел было помериться с ним силами, да я ему не позволил и не позволю. И так нам бед хватает, чтобы рисковать тем немногим, что еще осталось, — своим единственным сыночком. Кто же нас с матерью утешит на старости лет? Оба мы теперь состарились, и, кроме него, у нас нет никого на свете. — Обернувшись к сыну, он взял его за руку и продолжал: — Береги себя, слышишь! Не встревай в это дело, сынок. Я этого не желаю, не желаю, и все. Ты ведь хочешь, чтоб нам жилось хорошо: и мне, и твоей бедной матери! Ты ведь знаешь…

— Вы же сами сказали: не надо и не надо. Что же мне было делать? — ответил Арригоццо. — Ну, правда, время еще есть: до поединка осталось четыре дня.

— И эти четыре дня ты проведешь дома под замком да под моим присмотром. Ишь расхрабрился!

— Как скажете! — сказал Арригоццо, поднимая плечи Движением, в котором чувствовалась грубая, но искренняя любовь.

Тут в разговор вступил Амброджо (так звали сокольничего), который до этого все время молчал.

— А нельзя ли и нам, — сказал он, — подыскать какого-нибудь бойца за деньги? Мы бы ему хорошо заплатили, и пусть бы он сразился за честь деревни.

— Нет, — ответил граф, поглаживая бороду, — это невозможно: по закону только дворянам, духовным лицам и святым конгрегациям дозволено в суде божием выставлять бойцов со стороны.

— Ну, если так, — сказал сокольничий, — значит, или надо соглашаться, что все мы погибнем, или кто-то из лимонтцев должен драться с монастырским молодчиком.

— Именно так, и ничего другого сделать нельзя, — заключил граф.

— Эх, был бы дома мой Лупо! — воскликнул сокольничий. — Дома или поблизости, чтобы успеть его оповестить. Уж тогда-то эти господа не очень радовались бы.

— Слушай, — спросил его Микеле, — а верно, что твой Лупо поступил в услужение к Отторино Висконти?

— Да, сначала он нанялся к нему в слуги — пять лет назад, когда сбежал из дому, но теперь он стал его оруженосцем. И говорят, его господин очень им доволен и, куда бы ни поехал, всюду берет его с собой.

При этом известии лодочник, казалось, снова воспрянул духом. Потирая руки, он прошелся по залу и воскликнул:

— Тогда скорее в Комо, нельзя терять ни минуты!

— Постой! Откуда ты знаешь, что Лупо в Комо?

— Да ведь там Отторино Висконти, — ответил Микеле и, повернувшись к сыну, спросил: — Ты его тоже видел, когда мы были там в четверг?

— Это кого? Того молодого человека? Того рыцаря, который поздоровался с вами на набережной и потом долго разговаривал?

— Вот-вот.

— Еще бы не видеть! Он еще был другом сына хозяина, бедняжки Лионетто, царствие ему небесное, и, бывало, дневал и ночевал в замке, чтобы с ним не расставаться.

— Ну, вот что, — обрадованно заговорил опять старый лодочник, — пойдем скорее домой, перекусим и сразу в путь, пока озеро спокойно. Арригоццо, лодка у нас снаряжена?

— Да, парус, весла, запасной парус — все на месте, так что можно сразу и отправляться.

Отец схватил сына за руку, поклонился графу и повернулся к двери, говоря сокольничему:

— Так я попрошу его и от твоего имени, ладно?

— Скажи ему, что я тоже его прошу, — ответил сокольничий.

— Ну, значит, завтра все его увидим, — сказал лодочник и исчез за дверью.

— Микеле! Микеле! — закричал ему вслед граф. — Помни, я тут ни при чем. Пусть все думают, что это ты все устроил. Навлечешь тут из-за вас беду на свою голову! Ты понял?

— Понял, понял.

Глава II

На другой день, в воскресенье, церковь святого Бернарда в Лимонте была открыта, и в ней служил присланный из Милана монах, — дело в том, что местный священник отказался отправлять службу, пока с герцогства не будет снято папское отлучение, и теперь скрывался, опасаясь Пелагруа, который поклялся ему отомстить. В церкви, однако, не было никого, кроме самого прокуратора и его семьи. Жители же Лимонты, а также те, кто пришел из Чивенны и Белладжо, разбрелись по площади, собирались кучками на склоне холма или вокруг Источника Королевы, находившегося в двух шагах от деревни, и обсуждали важные новости предыдущего дня, прикидывая, ждет ли их из-за подлости и вероломства Пелагруа неминуемое разорение, или все-таки еще можно найти какой-то выход.

Вначале по площади шныряли взад и вперед несколько вооруженных головорезов, пытавшихся посулами и угрозами заманить народ в церковь, но люди были слишком тверды в своей вере, слишком научены последними событиями и слишком многочисленны, чтобы поддаться уговорам или испугаться зверских физиономий четырех разбойников. Убедившись наконец, что у них ничего не выйдет, все четверо встали, словно часовые, у дверей церкви. Стоя там, они силой или уговорами старались принудить проходивших мимо снять шапку или откинуть капюшон, в зависимости от того, что те носили, однако все лимонтцы не только отказывались обнажать голову, но за неимением своих надевали чужие шапки, вызывающе прохаживались мимо, поглядывая в упор на стражников и посмеиваясь. Наконец их стали толкать, как бы нечаянно задевать локтями, стараясь свистками и криками вывести их из себя.