Маркиз из Сорренто - [3]

И при этом не выказывала ни малейшего раздражения даже при самом высокомерном отношении к ней туристов. В конце концов, ей за то и платят, чтобы она терпеливо сносила любые капризы и причуды. Ей вменялось в обязанности убеждать клиентов в том, что она путешествует исключительно ради удовольствия, которое ей приносит их общество.

Но трения с графиней Барсоли начались с самого первого дня.

Полли давно смирилась с тем, что не всем клиентам она приходится по нраву и в любом случае приходится завоевывать их доверие. С самого начала она почувствовала в обращении графини с нею настороженность, порой граничившую с враждебностью. Как преодолеть такое отношение, Полли не знала.

Каковы бы ни были причины, но настоящей теплоты между двумя женщинами так и не возникло. Поэтому Полли была просто поражена, узнав, что графиня выразила твердое желание прибегнуть еще раз именно к ее услугам при возвращении на родину, в южную Италию, равно как и готовность заплатить щедрый гонорар наличными.

Не только поражена, но и встревожена; она сомневалась, что эти деньги стоят той нагрузки, которой наверняка подвергнется ее нервная система.

От ее предыдущего визита в эту страну — первого и последнего — остались только душевные раны и страх. И она не стала бы рисковать снова, если бы существовала хоть самая ничтожная возможность еще раз встретиться с Сандро.

Говорят, что время — лучший целитель, однако рана, которую Сандро нанес Полли, все еще причиняла ей острую боль.

Она приложила все силы, чтобы стереть из памяти лето, проведенное в Сорренто три года назад. Лето, когда ей показалось, будто она влюбилась, и взаимно. Образы, которые, как она надеялась, были надежно спрятаны, теперь вырвались на свободу и вновь принялись бушевать в ее сознании.

Она с содроганием вспоминала свою комнату в часы сиесты, жалюзи, защищавшие от послеполуденного солнца, ленивое жужжание вентилятора под потолком и их с Сандро учащенное дыхание.

А еще — мягкий, хрипловатый голос, нашептывающий слова страсти, его руки и губы, с чувственным наслаждением изучавшие ее обнаженное тело. Жар его тела в ней в момент обладания.

Она так ждала этих наполненных экстазом вечеров, теплых лунных ночей, и тем сильнее оказалась боль последнего предательства.

Какой легковерной дурой я была, думала Полли, презирая себя. И не скажешь, что меня не предупреждали. Люди говорили мне, что этот человек ищет только бездумного летнего секса, советовали быть осмотрительной, но я не слушала их и только потом поняла, насколько они были правы.

Я надеялась, что он любит меня и, когда кончится лето, мы поженимся.

Мне бы догадаться, что Сандро не такой, каким кажется. Он говорил, что работает в каком-то большом отеле, но у него было слишком много денег для простого официанта или бармена. Да к тому же на такую работу обычно берут молодых людей, а Сандро было по меньшей мере тридцать.

А потом я ему надоела. Приехал его друг, чья улыбка не отражалась в глазах. Он пришел ко мне и заявил, что все кончено, что для моего благополучия было бы лучше уехать из Сорренто, да и вообще из Италии.

Этот человек утверждал, что я буду помехой и что если я пекусь о собственной безопасности, то мне лучше оставить работу и вернуться в Англию. И что мне не следует пытаться связаться с Сандро и вообще когда-либо приезжать в Италию. И за согласие пообещал дать пятьдесят тысяч фунтов.

Полли вздрогнула. Даже сейчас это воспоминание вызывает у нее дрожь. Но самое ужасное, что у Сандро не хватило духу объясниться самому, сказать ей в лицо, что между ними все кончено.

Она с гневом и достоинством отказалась от денег, будучи не в состоянии поверить, что ее любимый мог так оскорбить ее. И приказала его дружку убираться из ее комнаты.

Но тем не менее она подчинилась и уехала, потому что ее сердце было разбито и оставаться в Италии ей было больше незачем. После того как Сандро попытался от нее откупиться, она не желала его видеть. И все надежды на счастье лопнули.

Полли провела дома несколько недель в горе, отчаянии и одиночестве, после чего узнала, что беременна. Это известие стало последней каплей, добившей ее окончательно. Вначале она говорила себе, что это не может быть правдой, ведь они неизменно соблюдали осторожность, но потом вспомнила, что однажды жгучая потребность друг в друге пересилила благоразумие.

Еще один удар судьбы, усиливший горечь предательства. И тем не менее, хотя перспектива стать матерью-одиночкой внушала ей панический страх, она ни разу не подумала об аборте.

А ее мать, конечно же, подумала. Она буквально требовала от Полли этого шага, то обхаживая ее, то угрожая. Упрекала дочь в глупости, в том, что она навлекла позор на семью, клялась, что больше не будет иметь ничего общего ни с дочерью, ни с ее ребенком, если та не прервет беременность. Этой решимости, правда, хватило только до того дня, когда у миссис Ферфакс перехватило дыхание при виде новорожденного внука.

Чарли сразу же заменил ей сына, о котором она мечтала всю жизнь. И никогда не возникало вопроса о том, кто позаботится о ребенке, когда Полли вернулась на работу.

Но подобное согласие с матерью — это палка о двух концах. Через несколько месяцев стало ясно, что Полли играет для Чарли скорее роль старшей сестры. При любом плаче, ушибе, царапине миссис Ферфакс бросалась к Чарли на помощь, а Полли оставалось только наблюдать, как та обнимает мальчика и утешает. А она сама словно и ни при чем.