Маркиз де Сад - [28]

Кто-то сравнил инспектора Марэ со зловещей тенью, преследовавшей де Сада буквально по пятам и являвшейся всякий раз, когда маркизу грозил очередной арест. Этот образ возник, скорее, на основании служебных обязанностей инспектора, которому было поручено надзирать за маркизом, нежели на его личном отношении к де Саду. Для инспектора этот распутник мало чем отличался от других аристократических любителей эротических развлечений, разве что он сначала держался крайне надменно, а потом становился мелочным, придирчивым и занудным. Особенно Марэ ощутит эту перемену, когда будет сопровождать де Сада для пересмотра дела в Экс. А еще господин де Сад помимо странных эротических пристрастий обладал талантом запугивать нанятых им девиц легкого поведения буквально до полусмерти. Но если в анальных сношениях с клиентом проститутки обычно не признавались, опасаясь грозящего им наказания, то ужасы, которыми им угрожал де Сад, они расписывали во всех подробностях. Эти рассказы способствовали созданию легенды о зловещем маркизе, который сначала использовал свои жертвы, а потом зверски расправлялся с ними.

Но пока нехорошие слухи про Донасьена Альфонса Франсуа распространялись в устной форме, мадам де Монтрей, добровольно взявшая на себя ответственность за молодую семью, была готова списать «проказы» зятя на его молодость и беспечность. Для нее сейчас главное — чтобы набожная Рене-Пелажи не узнала об истинных причинах заключения мужа: она ждала ребенка, и ей нельзя было волноваться. Превозмогая болезни и обиды, граф де Сад помчался в Фонтенбло к министру Королевского дома Сен-Флорантену, и министр, искренне расположенный к графу, добился освобождения Донасьена — при условии, что тот немедленно отправится в Нормандию, в Эшофур, в поместье тестя, и будет пребывать там до тех пор, пока король не дозволит ему вернуться. «Поездка в Фонтенбло обошлась мне в десять луидоров, а вместе с сопровождающими расходами я истратил такую сумму, на которую мог бы жить целых два месяца», — негодовал граф в письме к аббату Полю Альдонсу.

Если бы де Сад был повинен только в негуманном отношении к девицам легкого поведения, вряд ли его стали бы наказывать. Но основным обвинением было богохульство, а согласно уголовному законодательству того времени святотатство считалось достаточно серьезным проступком, и если бы не знатное происхождение, маркиз мог бы поплатиться за него головой, как это случилось с шевалье де ла Барром, о деле которого с гневом писал Вольтер. Шевалье якобы не снял шляпу перед религиозной процессией, богохульствовал, а потом признался под пыткой, что в ночь на 9 августа 1765 года изрезал деревянное распятие, стоявшее на мосту в Абвиле. По приговору суда шевалье должны были вырвать язык, отрезать правую руку и сжечь живьем, но парламент Парижа, рассмотрев прошение осужденного, смягчил приговор, заменив сожжение отсечением головы. Помиловать шевалье король отказался, и 1 июля 1766 года двадцатилетний молодой человек был казнен.

За две недели пребывания в стенах Венсена маркиз, кажется, осознал, какой опасности он подвергался, а осознав, принялся писать письма, в том числе и начальнику полиции Сартину. Именуя себя «несчастным, сбившимся со стези добродетели», де Сад ненароком упомянул о некой «книге», якобы вышедшей в июне месяце, которая, как считают, вполне могла быть непристойной книгой самого де Сада, отрывки из которой он зачитывал Жанне Тестар. Если де Сад действительно еще до первого своего заключения успел издать некое анонимное сочинение, если в 1768—1769 годах он сумел продать кое-какие свои рукописи, причем продать не только во Франции, но и в Голландии, значит, он не устоял перед искушением увидеть свои произведения напечатанными. Правда, издал он их анонимно, чтобы не портить аристократическую репутацию, но тем не менее поступок этот ясно свидетельствует о его страсти к писательству. А зная, что излюбленными темами маркиза являлись наслаждение и отрицание Бога, можно предположить, что в первых его публикациях порнографические пассажи чередовались с критическими, и объектом критики выступала, скорее всего, религия. Тогда становится относительно понятно, почему на фоне всеобщего разложения нравов, при необычайной популярности розог в деле повышения потенции кавалеров, равно как и содомских сношений, именно либертен де Сад пострадал от правосудия за свои удовольствия. Перо де Сада всегда отличалось язвительностью и прямолинейностью.

Несколько цифр: согласно полицейской статистике, в 1725 году в Париже насчитывалось примерно двадцать тысяч содомитов, а в 1785-м их уже было вдвое больше.

Сартину еще не раз доведется отведать проклятий маркиза: в письмах из Венсена де Сад станет называть его и «ядовитым грибом», и «любителем лизать королевскую задницу», и «бастардом Торквемады», хотя в сущности Антуан Габриэль де Сартин (1729—1801) был не самым худшим начальником полиции, а, наоборот, одним из лучших. Он сумел так поставить дело, что к нему за советом обращались великие европейские императрицы Екатерина II и Мария-Терезия. Он успешно боролся с уголовной преступностью, поставил на улицах Парижа фонари, построил зерновой рынок, организовал бесплатные курсы рисования для бедных детей и, говорят, даже придумал игру в рулетку в том виде, в каком она дошла до наших дней. Но таков уж был господин де Сад: всех, кто не угодил ему, он поливал грязью, не задумываясь о том, справедливы его обвинения или нет.