Маркиз де Сад - [105]

1797 год стал для де Сада в своем роде знаменательным. Сторонники монархии повсюду поднимали головы, в стране назревал роялистский мятеж, но его предупредила оппозиция внутри самой Директории: в сентябре произошел переворот, в результате которого обновленный состав директоров и обоих Советов заметно полевел. Большинство арестованных депутатов были сосланы в Гвиану, и среди них новый владелец Ла-Коста. Ровер умер в Гвиане, так и не успев побывать в приобретенном им замке. Чтобы предотвратить монархическую угрозу, новое правительство ужесточило законодательство против эмигрантов и, в частности, издало закон, обязывавший каждого, чье имя занесено в эмигрантский список, немедленно покинуть Францию; в противном случае эмигранту грозила тюрьма и трибунал. Де Сад снова попал в число счастливчиков: благодаря демаршам Констанс он получил вид на жительство и свидетельство о благонадежности. Для того чтобы гражданин де Сад не оказался вне закона, в канцелярию министерства было представлено досье, содержавшее, по свидетельству М. Левера, пятьсот письменных подтверждений его непрерывного проживания в Париже. Немалую роль в составлении этого досье сыграли приобретенные Донасьеном Альфонсом Франсуа еще в Сомане навыки обращения с архивами и привычка тщательно сохранять и классифицировать каждый исписанный листок бумаги. Де Сад окончательно распрощался с иллюзорными надеждами вернуться в Прованс. И наконец, в этом году вышел «труд жизни» маркиза де Сада — «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели, с приложением Истории Жюльетты, ее сестры», три тысячи семьсот страниц, десять томов описаний самого безудержного разврата, иллюстрированного сто одной непристойной гравюрой. Маркиз де Сад наконец-то отыгрался за утрату «Ста двадцати дней Содома»!

Издание «Новой Жюстины» и «Жюльетты» стало крупным финансовым и организационным предприятием издателя Николя Массе, увидевшего в нем не только немалую прибыль. Относительно даты выхода существуют сомнения, ибо, хотя цензурный контроль, который введет Бонапарт, еще не наступил, новый роман де Сада жестокостью и «прозрачностью» языка превосходил сочинения современников, чьи книги успешно расходились в галереях Пале-Рояля вместе с томиками «Новой Жюстины» и «Жюльетты»: в обществе финансистов и спекулянтов нравы царили более чем вольные, роскошь выставлялась напоказ, порнография пользовалась спросом.

Уличная политическая жизнь граждан сходила на нет, читатель от газеты и листовки возвращался к толстому фолианту. Большой успех имел английский готический роман с его тайнами и ужасами; французы с удовольствием переводили сочинения Бекфорда, Уолпола, Радклиф и Льюиса и сами старались не отстать от англичан: изданный в 1798 году роман Ж.-А. Реверони Сен-Сира «Паулиска, или Современная порочность», в котором представлены все атрибуты готического романа, приправленные — как указывает название — изрядной долей порочности, выдержал более десятка изданий.

Де Сад не обошел вниманием сей жанр и посвятил ему несколько похвальных строк в своих «Размышлениях о романе»: «Возможно, нам следовало бы рассмотреть здесь и те новые романы, что напичканы чародейством и фантасмагориями, единственно вменяемые в заслугу их авторам; вереницу романов сих возглавляет «Монах», чье содержание во всех отношениях превосходит непредсказуемый полет блистательного воображения Радклиф; однако в этом случае сочинение наше было бы слишком пространным. Поэтому условимся, что жанр сей, явившийся неизбежным результатом революционных потрясений, затронувших всю Европу, без сомнения, несмотря на разногласия во мнениях, обладает определенными заслугами. Для того, кто познал все несчастья, обрушенные злодеями на головы людские, роман стало писать столь же трудно, сколь скучно стало его читать, ибо не осталось более никого, кто бы за четыре-пять лет не испытал столько злоключений, сколько самый знаменитый в истории литературы автор романов не смог бы описать за целый век. Таким образом, чтобы придумать вызывающий интерес заголовок, следовало призвать на помощь ад, а затем в краю химер отыскать сюжет, известный всем только понаслышке, положив в основу его историю людей, живших в этот железный век. Но сколь неудобоваримой была такая манера письма! Автор «Монаха», равно как и Радклиф, не избежали неудобств сих; поэтому из двух имеющихся возможностей приходится выбирать одну: или развивать линию чародейства, но тогда читатель утратит к вам интерес, или же ни при каких обстоятельствах не приподнимать завесу тайны, но тогда вы рискуете написать ужасную несуразицу».

Ни чародейства, ни таинственности в романах де Сада не было. И все же новое его сочинение (как, впрочем, и прежние «Жюстины», и трагические повести) не было полностью свободно от влияния готического жанра. И создатели «черного» романа, и де Сад равно обращались к «возвышенному», категории, питавшейся «темными» эмоциями страха, ужаса и боли; накал темных страстей порождал и преступление, и наслаждение, два чувства, полновластно царившие в садическом мире. Современники, не разглядевшие в «опасных» томиках Сада беллетризованный философский трактат, приравнивали сочинения маркиза к «черному» роману и возмущенно восклицали: «Ах, гнусный жанр, порожденный Анной Радклиф!»