Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [99]

То, что при этом погибали легионы зэков, никого не трогало. Их место занимали другие, а следователи трудились в поте лица, чтобы лагеря не пустовали.

Все это оказалось сейчас уже позади. Исправило ли меня заключение? Вряд ли. Я остался таким, каким и был до ареста. Меня по-прежнему не устраивало стремление нашей пропаганды думать вместо меня и указывать, как следует думать и реагировать на то или другое явление...

Но один вывод я сделал — не делился больше своими мыслями, в том числе и со своими друзьями.

Но я не забыл, что в тюрьмах и лагерях встречались среди сотрудников порядочные люди, такие как Маврина, Зиганьшина, Ремизов, Осипова, Кордэ... и другие, которые мне очень помогали. Я им многим был обязан.

Меня провожали очень тепло. Глеб Константинович дал мне свой адрес и попросил зайти к нему домой (к его семье), когда буду в Юрине, то же самое предложил и Арнольд Соломонович, а «Пан Подольский» подарил мне на прощание черные американские полуботинки, которые ему прислали. Среди провожающих были также «милая шляпа», Чесноков и, конечно, все медицинские работники.

— А мы с тобой еще увидимся,— сказала Тамара Владимировна, обнимая меня,— мне часто придется ездить в Йошкар-Олу и, значит, мимо Юркина.

В УРЧ мне дали вместо паспорта справку № 3050, где в нижнем углу красовался дактилооттиск указательного пальца правой руки, в отсутствии фотокарточки. Мне выдали продовольствие на 15 суток и возвратили личные деньги в сумме одна тысяча семьдесят четыре рубля. Кроме того, меня заставили подписать бумагу, согласно которой я обязался не разглашать сведения о местах заключений.

Когда я вышел на вахту, меня уже ожидала Рая. Мы еще до этого договорились, что я сначала поеду в Дубовляны, а затем, в июне, встречу ее в Кузьмине, когда у нее закончится срок.

Рая проводила меня несколько километров, а затем мы попрощались.

— Мне надо еще получить продукты,— сказала она, словно оправдываясь. Мы обнялись.

— А знаешь, Генри,— она перешла на шепот,— у меня задержка.

— Неужели? — это известие меня обрадовало. Когда тебе уже тридцать, хочется иметь семью.

— Да. Ты доволен?

— Конечно. Это очень хорошо.

— Ты приедешь за мной? — в ее голосе я уловил неуверенность.

— А ты как думаешь?

— Я уверена в тебе.

Эпилог

Когда я еще сидел в Чистопольской тюрьме, где постепенно превращался в скелет, обтянутый шершавой кожей, и едва не умер от голода, у меня была одна большая мечта: если освобожусь, то куплю себе буханку хлеба и съем ее сразу целиком, запивая кипятком.

Но этого не случилось. Я питался в больнице ИТК № 1 вполне нормально, и вопросы питания меня уже не очень волновали.

Я думал, что очутившись на свободе, буду плясать и кричать от радости, но и этого не случилось. Правда, когда я прошел через вахту и оставил позади себя зону и высокий забор с колючей проволокой и вышками на углах, то вздохнул облегченно, но не испытывал «телячьего» восторга.

Все зэки, которые как и я, получили свободу, возвращались в свои родные места — в деревню, поселок или город, где их с нетерпением ждали близкие — родители, муж или жена, дети...

Эта была главная радость для отбывавших свой срок, которой я был лишен.

В Москву я вернуться уже не мог — она была для меня закрытым городом, тем более что там уже не осталось ни матери, ни жены. Мила вышла замуж и жила на Кавказе, а мать выслали в Темир-Тау (Казахстан).

Ехать к ней было сложно и, кроме того, она сама хотела перебраться ко мне. Мне было указано явиться в ОСП (отдел спецпереселенцев) МВД СССР, в Йошкар-Олу. Оказывается, я был далеко не свободным человеком и мог передвигаться, даже по республике, лишь с разрешения этого отдела.

Путь от Кузьмине до Юрина и дальше, через Йошкар-Олу, в Дубовляны Пектубаевского района, где жили родители Раи (около 300 км) пришлось частично пройти пешком, частично попутным транспортом. На это я потратил пять дней.

Родители Раи оказались простыми и доброжелательными людьми и приняли меня сердечно. Отец ее — Петр Григорьевич — работал председателем колхоза и пользовался уважением у населения. Мать была домохозяйкой.

Когда время пришло, я отправился в обратный путь в Кузьмине за Раей и оттуда вместе с ней в Дубовляны. После двухнедельного отдыха мы поехали в Юркино, где я стал работать заведующим Юркинским сельским врачебным участком.

Уже с первых дней совместной жизни я был чрезвычайно удивлен, когда обнаружил резкие изменения в характере моей жены. Откуда-то появилась высокомерность, грубость и презрение к другим. Она считала себя главной персоной на участке и вскоре рассорилась со всеми. Появились и диктаторские наклонности. Мать Тамары Владимировны оказалась права — единственное, чем она интересовалась — был огород. Что касается «беременности», то она была выдумкой Раи, своеобразный «ход конем», чтобы удержать меня.

Я понял, что сделал ошибку, неверный шаг. Несколько раз я мирился с выходками Раи, но затем был вынужден расстаться с ней.

26.10.1948 года вышла директива МГБ СССР и Прокуратуры СССР, согласно которой государственные преступники, отбывшие наказания вновь арестовывались...

Вероятнее всего авторы этой директивы рассуждали так: кто прошел через застенки Ягоды, Ежова, Берии и тому подобное не может не стать врагом этой системы, и потому таких людей надо уничтожать. Они не должны увидеть свет.