Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [46]

Правда, Маруся имела короткий разговор с Манефой, в котором она намекала, что имеет очень хорошие отношения с нарядчиком.

— Ну и что дальше? — спросила с вызовом Манефа,— я этапа не боюсь. Меня никуда не пошлют. Через пять месяцев меня освободят.

— А тебя никто и не собирается посылать в этап,— парировала Маруся,— просто советую тебе прекратить слежку за мной и доктором, если не хочешь, чтобы урки помяли тебе бока.

Эта угроза подействовала на Манефу. Она прекрасно знала, что урки находятся в полной зависимости от санчасти и готовы сделать все, чтобы не портить с ней отношения. А что уголовники способны безжалостно избить любого, было всем хорошо известно.

Позади остались весна и лето, кончилась осень. Кажется, ничто не предвещало беды, но она явилась. В один из октябрьских дней Валя пришла очень грустная в свой кабинет.

— В чем дело? — спросил я.

— Плохие новости. Поступило распоряжение направить тебя в Кузьмине, в первую колонию. На замену.

— На замену? Почему?

— Этого я не знаю. По-моему, там кто-то из медработников проштрафился или не справился с работой. Там, кажется, вместо врача работает фельдшер или медсестра.

— И когда меня хотят отправить туда?

— В конце месяца, вероятно, дня через три-четыре.

Такого удара я не ожидал. Кажется, я только что был почти счастлив, если вообще можно быть счастливым в местах заключения, и вдруг все рухнуло. Воздушный замок, который я себе построил, лопнул, как мыльный пузырь.

— Не везет нам, Валюша,— это все, что я мог сказать.

— Да, Генри, судьба против нас. Я обнял ее.

— Что же мы будем делать?

— А что остается,— девушка погладила мое лицо,— только ждать.

— А ты меня будешь ждать?

— Конечно. Я же тебя люблю.

Оставшиеся дни мы строили планы, и одним из сложных вопросов было осуществление связи. На ее имя я не мог писать, потому что все письма проверялись. Она также не имела права писать от своего имени. Было решено, что писать будем под чужими, женскими именами.

— Сам знаешь, Генри, очень часто писать будет невозможно. Мне самой писать нельзя, могут узнать мой почерк. Поэтому придется действовать Марусе или моей хозяйке. Она очень хороший и порядочный человек. Подписываться буду вымышленным именем. Ты должен меня понять.

Мы даже обсудили возможность поездки Вали к моей матери во время отпуска, чтобы рассказать о наших намерениях.

Последние дни перед отъездом были для нас самыми тяжелыми. С великим трудом я осматривал больных, записывал истории болезни и эпикризы, проводил амбулаторный прием. Все остальное время мы старались быть наедине.

Прощание

И вот настал день прощания. Я сбегал в мастерскую, чтобы попрощаться с Ксаной и Ниной, а затем направился в санчасть. Валя, как всегда немного пугливо озиралась по сторонам, боясь, что кто-то может войти в помещение, но я успокоил ее:

— Маруся караулит. Я попросил ее постоять около двери. Она предупредит нас в случае опасности.

Когда прощаются, да еще надолго, чаще всего не знают, о чем говорить. Слишком много у нас было невыясненных вопросов, а времени, чтобы обсудить их, не хватало. И тогда в минуты прощания до боли думаешь, что же все-таки самое главное о чем следовало бы говорить.

Но на этот раз я знал главный вопрос, который меня волновал и, вероятно, волновал и Валю.

— Мы будем всегда вместе, не так ли? — я притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, и я чувствовал, как сильно билось ее сердце.

— Зачем ты меня спрашиваешь? Ты же знаешь, что я люблю только тебя.— Девушка посмотрела на меня печальными глазами, в которых блеснули слезы.

— Быстрее! — это был голос Маруси, которая слегка приоткрыла дверь,— идут! Я прижал Валю к себе и крепко поцеловал в губы.

— Не забудь меня,— были ее последние слова.

— Никогда не забуду.

На вахте бегло осмотрели мои вещи, и в сопровождении конвоира я направился в сторону реки. Осень оказалась довольно холодной, и кое-где лужицы были покрыты тонким слоем прозрачного льда. Землю покрывали разноцветные опавшие листья.

У берега Большой Кокшаги стояла весельная лодка и около нее полногрудая, крепко сложенная светловолосая девушка в телогрейке, темно-синей короткой юбке и подшитых валенках. Она должна была отвезти нас до Старожильска, где находился подучасток второй колонии. Девушку я хорошо знал по амбулаторному приему. Она носила довольно редкое имя Аграфена. Мы ее обычно звали Феней.

Я очень люблю грести и хотел сесть за весла, но девушка запротестовала.

— Ой, не надо, доктор Генри, я сама.

Конвоир — уже немолодой деревенский мужик пенсионного возраста, расположился поудобнее на корме и вынул в первую очередь из кармана вышитый кисет. Свернул себе козью ножку и закурил.

Мы отчалили от берега, и девушка начала грести. По внешнему виду нельзя было сказать, что она заключенная. Краснощекая, с сильными руками и не менее крепкими ногами, она напоминала обычную, здоровую деревенскую девушку.

Берега Большой Кокшаги очень живописные, особенно в этих местах, где река с обеих сторон зажата дубравами. Постоянно встречались перекаты и отмели, заросшие старицы и тихие заводи, которые меня не могли оставить равнодушным. Места, созданные для рыболовов и охотников.