Мария - [12]

Ну, сейчас случится что-то страшное. Уж очень все хорошо.

Она одевалась в сказочные наряды, и я знал их смысл, а никто больше не знал, только она и я, и мы отправлялись в волшебное путешествие, и не было страшно заблудиться, потеряться, как когда я писал стихи, и мне было легко открывать их, потому что я знал, Мария знает их и подскажет, если я не смогу, она напомнит, если я забуду. Эти стихи уже были написаны (для нее?), и я должен только найти их, нанести на бумагу, как студент Ансельм. Она знала их, и мне было не страшно, и я не ошибался.

И можно отправиться далеко-далеко и быть беспечным, и не тащить на себе тяжелых рюкзаков, когда ты знаешь, что будет ночь, и все станет таким же, каким оно было. Вчера. Всегда. Знакомым, родным. И тогда не страшно отправляться в путь, и не грустно, ничуть, ведь это игра, быть может, а ночь, это всегда дом. Мария.

Она не уйдет, она всегда будет со мной, и можно быть гордым или смешливым, можно быть грозным или беспечным, сильным или девочкой, ведь это игра.

Она пришла раньше обычного. То есть, она пришла на обед, но больше не уходила. Они сидели на кухне с Лидой. Вчера приехала. Пепси-кола, сигареты "Ронхилл", "Чинзано". Обалденно. Мне не нравилось, что они закрылись одни. Да еще и выпроводили меня. Мне хотелось вытащить их из кухни. По телеку повторяли фильм.

- Что? А, ну так смотри. Здесь накурено сильно.

Я закрыл дверь. Отошел. Потом вернулся и стал прислушиваться.

Они разговаривали, но я почти ничего не мог разобрать. Все-таки я переборщил со звуком. Я улавливал только обрывки. Но понял.

Мне стало страшно. Ноги стали ватные от бессилия. Она рассказала все.

Лида стала говорить о каких-то ужасах. Перепугалась, наверное.

Я ушел, чтобы не слушать больше. Не выключая телек, я включил музыку и улегся на полу, а в груди что-то ныло, что-то теснило грудь, и в горле был комок, и боль.

Лида вошла первой. За ней Мария, и стало тихо.

Она всегда была умнее слов. Почему же это слово так испугало ее? Как каменный призрак. Как раскаленное железо.

Я не мог понять этого тогда, не умел. Но я простил ее.

К тому же, Лида, ведь она же в доску своя.

Она приезжала ко мне в общежитие, а потом мы гуляли по городу, заходили в кафе. Ели пирожные безе. Пирожные крошились, вязли на зубах. Мы снова выходили на улицу, шли, смеялись, молчали. Я проводил ее до "Окружной". Потом до гостиницы. До номера.

Она спросила меня, есть ли у меня невеста, и я сказал, что нет. Она сказала мне: "Ведь мы друзья?"

И я сказал: "Конечно".

А потом я спросил ее, почему она так говорила Марии?

- Так ты слышал?

Я сказал, что слышал.

- Трудно объяснить...

- Тогда не надо.

- Я... растерялась, наверное. Ведь мы с Марией ближе чем родные сестры... Где у тебя спички?

- Посмотри в джинсах.

Не знаю, зачем я спросил. Может быть, подумал, а вдруг это ревность.

- Ну как ты можешь говорить так.

- Прости.

Я просто болван.

- Нет, - выдохнула она. - Нет.

Только женщины умеют верить.

- Я хотел бы научиться этому.

- Верить?

Быть женщиной.

- А ты не можешь побыть подольше?

- Мне тоже не хочется уезжать, - сказала Лида.

Было слышно, как шелестят листья ночи.

Мы тихонько говорили друг другу. И я сказал: "Как хорошо с тобой".

А в городе спали.

Я сообщил ей, что ушел из института. Она знала. Сказала: "Не страшно?"

А я сказал: "Или бояться, или жить".

Ведь я знаю, Россия никогда не поддержит меня, и будет стараться убить.

- Может быть, ей это и удастся. Посмотрим... кто кого.

- Ой, не шути так.

- Разве это шутка?

А все-таки без России в мире было бы скучно. Ты не находишь?

В городе пусто. В темноте шелест.

И это наше тепло, быть здесь. Я не вижу лица, но это ты. Твой голос. Огонек сигареты.

Это случилось внезапно.

Она о чем-нибудь вспомнила? Подумала? Не знаю. Что-то потрясло ее?

Мы никогда не говорили об этом. Мы стали все меньше говорить друг с другом. Сидели каждый в своей комнате. За столом виделись, конечно.

Это произошло разом, резко и внезапно.

Мария никогда не принимала решений подолгу, не вымучивала их.

Она как-то написала мне: "Это очень трудно, менять наизлом свою жизнь".

Я ей не поверил. Я усмехнулся.

Сама-то она всегда только так и поступала. И уж если она приняла решение, то стояла на нем. Так выдерживает курс флагманский корабль.

Это от нее я научился "становиться железом".

Я многому от нее научился.

Затворим двери, и пусть за окнами идут люди, и машины бороздят грязные лужи, они не увидят нас. Что страшит тебя, Мария?

Соседи за кирпичными стенами стирают при скудном затасканном свете грязное свое белье и жарят картошку в больших сковородках, накрытых тяжелыми крышками, и запах ее мешается с запахом пара и стирального порошка, и пота. Мы одни, мы скрылись от всех, и они не смогут судить нас, мы в надежном убежище, что же пугает тебя, Мария?

Те, кто бредут, окруженные толпой, тесной и холодной, мечтают о том, чтобы согреться, они смотрят под ноги, они не поднимают глаза на наше окно, нам тепло с тобой, мы вместе, мы высоко над улицами и толпой, спешащей по ним, холодной, зябкой, смотрящей себе под ноги, мы высоко над ними, и они не поднимут глаза на наше окно, что же тревожит тебя, Мария?