Мария-Антуанетта - [22]

Если послу и удавалось так ловко защищать интересы своей императрицы, то только потому, что внутренняя обстановка благоприятствовала в этом. Полностью поглощенный внутренними реформами и финансовыми вопросами, Людовик XV, казалось, без особого огорчения воспринял известие о разделе Польши, «смотря на это сквозь пальцы», что могло лишь облегчить душу австрийской императрицы.

Чтобы убедиться самой и убедить дофину в ее содействии этому предприятию, Мария-Терезия изменила гон своих писем. Теперь они были полны любви и нежности. Мария-Антуанетта воспринимала с радостью добрые чувства. «До того времени она думала, что ее уже больше не любят и отныне она будет получать лишь строгие наставления», — писал Мерси. «Но последние письма разрушили это предубеждение, — продолжал он, — и Ваше Величество может быть уверенной, что мадам эрцгерцогиня осознала всю важность и значимость своего положения. […] Больше нет сомнений в том, что в дальнейшем мы столкнемся с какими-либо отклонениями в ее поведении».

Итак, победила великая игра чувствами. Было найдено слабое место дофины. Наконец они могли управлять ею. Было решено заставить ее жить под угрозой потерять любовь матери. Дофина стала союзником, в котором так нуждалась Австрия. Однако такого рода политика могла привести к другим последствиям.

Материнская любовь, навязанная ей, которую она воспринимала как одолжение, оставалась и могла остаться навсегда главным мотивом ее чувств. Любовь столь необычной натуры, наделенной властью, зависящей от интересов политики, могла ли она быть истинной? В то время Мария-Антуанетта любила лишь свою мать, она была способна сделать все, чтобы сохранить эту любовь. Однако отношение Марии-Терезии было чересчур холодным. Ей было недостаточно покорности, а любовь дочери не трогала ее. Мария-Антуанетта была начисто лишена того дара и той ловкости, за которые могла быть любима матерью. Дочь не соответствовала условиям ее игры.

Людовик XV проявлял особую нежность к дофине. Он был благодарен ей за доброе отношение к мадам Дюбарри и, казалось, не догадывался, как Мария-Терезия хотела воспользоваться дочерью. Он знал, что принцесса слишком мало интересуется политикой, чтобы иметь хоть какое-то влияние. «Нам с вами не следует говорить о событиях, связанных с Польшей, поскольку ваши близкие не разделяют нашего мнения», — сказал он однажды в ноябре 1772-го. Намекая на государственный переворот в королевстве Гюстава III, который поддерживал Францию, он допускал и другую возможность: «Император хочет противостоять тому, что происходит в Швеции; это приведет нас в замешательство, и я отправлю вас в Вену». Сразу же после этой шутки он по-отечески обнял ее, смеясь вместе с ней.

Король начинал проявлять беспокойство по поводу странных супружеских отношений своих внуков. За несколько месяцев до этого он написал дофину, попросив его объяснить ему причину, «по которой он не может выполнять супружеские обязанности». Принц не ответил деду. Мария-Антуанетта не выказывала своего недовольства. Она лишь шутила по поводу столь щекотливого положения. Так, когда она узнала, что ее брат Фердинанд еще в первую брачную ночь утвердил себя как супруг, она безо всякого упрека сказала дофину: «Говорят, что через год у моего брата будет ребенок». Принц, «получив ненавязчивый намек, ничего не ответил и ничего не пообещал», свидетельствовал Вермон, который слышал этот разговор из комнаты прислуги. «Я не теряю надежды, — писала дофина матери, — он любит меня и делает все, что я хочу, все будет хорошо, когда он перестанет чувствовать себя так скованно». Шло время, принц оставался достаточно «скованным». Начали подумывать о лечении, в частности о ваннах. «А после ванн, — отмечал Мерси, — должна последовать очень легкая операция, необходимая для желаемого результата». Однако врачи колебались. Только через две недели они объявили о своем решении. «Они обсудили все и объявили, что беспокойство необоснованно, что исполнение супружеского долга зависит лишь от желания молодого принца, и когда же он решится на это, никакие физические препятствия ему мешать не будут. Мне кажется, что переход герцога Вогийона в мир иной мог бы существенно изменить развитие событий», — добавил посол. Наставник дофина умер, так и не дождавшись визита своего августейшего ученика. Считал ли тот герцога виновным в недоразвитии? Воспринял ли смерть наставника как освобождение? Нам не дано этого знать. На первый взгляд безобидный факт, тем не менее он кажется довольно значительным: как раз в это время ему оборудовали ванну в личных апартаментах.

Ясность и безмятежность, наблюдавшиеся в жизни Марии-Антуанетты в начале 1772 года, исчезли уже к весне. Часто охватываемая необъяснимыми налетами грусти, она предавалась «печальным размышлениям о странном поведении дофина». Мария-Терезия, несколько удивленная тем, «что этим вопросом никто всерьез не занимается», была, наконец, удовлетворена. 28 октября Людовик XV пригласил к себе принца и его жену и потребовал форменной исповеди по поводу их интимной жизни. Принц объяснил, что он пытался исполнить свой супружеский долг, но каждый раз острое болезненное чувство останавливало его. Он не знал, что это — следствие физического недостатка или что-то еще. Два дня спустя король пожелал прояснить эту ситуацию сам и узнал, что препятствие действительно существовало и было свойственно подросткам, однако этот физический недостаток не требовал операции.