Марий и Сулла. Книга 2 - [4]

После отчаянной схватки враг был отбит. Лампоний вывел войско из лагеря и стремительно ударил в растерявшегося противника.

Уже светало, и широкая равнина окрасилась пламенем утренней зари. Обе стороны отчаянно рубились.

Лампоний поскакал навстречу римскому военачальнику, который громким голосом призывал легионариев держаться.

— Стой, римская собака! — крикнул он, направляя на него коня. — Неужели ты побежишь перед варварами?

Военачальник, презрительно взглянув, взмахнул мечом:

— Авл Габиний никогда не бегал перед луканскими лисицами, — ответил он и стегнул жеребца бичом.

Съехались. Военачальник искусно отражал удары, стараясь объехать Лампония, а тот пятился, притворяясь, что отступает. Габиний погнал на него коня. Лошадь Лампония взвилась на дыбы, и тяжелый меч упал .на голову римлянина: блестящий медный шлем с конским хвостом, звякнув, свалился, и острое лезвие, вонзившись в левое плечо, рассекло грудь до самого сердца.

Увидев убитого вождя, неприятель стал поспешно отступать.

— Преследовать! — крикнул Лампоний.

Римляне гибли. Они спасались на обозных лошадях и мчались без оглядки из этих пустынных стран, населенных воинственными племенами.

V

Наступала зима, и военные действия всюду почти прекратились. Пользуясь случаем, Сулла отправился в Рим, чтобы получить консульство. Он добился его без труда: союзническая война создала ему славу искусного полководца; рассказы о подвигах его украшались красивыми небылицами; патриции открыто восхищались им на форуме. Он стал кумиром женщин, но оставался спокойным и ко всему равнодушным.

Он подружился с Люцием Лукуллом, остроумным Сизенной и молодым щеголем оратором Квинтом Гортензием Горталом, который больше всего ценил в жизни красноречие, нарядную одежду и роскошные яства, а на плотские удовольствия смотрел как на придатки к ним, считая любовь естественным отправлением организма.

Зато Лукулл был полной противоположностью. Он происходил из знатного рода, был сыном сицилийского претора, который вначале удачно воевал с восставшими рабами, а потом был разбит ими, обвинен римскими магистратами в казнокрадстве и сослан. Метелл Нумидийский приходился молодому Лукуллу дядей со стороны матери, гордой патрицианки Цецилии, знаменитой развратницы. Сам же Люций Лукулл, образованный, говорящий свободно на двух языках, тонкий ценитель красоты и в особенности эллинского искусства, был человек ласковый, обходительный, веселый. Побившись об заклад с Горталом, что изобразит Марсийскую войну, участником которой был, он описал ее греческой прозой, удивив друзей. Он вел строгую, нравственную жизнь, был небогат, горд, а с женщинами и девушками чрезвычайно робок и застенчив.

Сулла полюбил его и, стараясь привязать к себе, приучал к утонченному разврату, который ценил больше всего и который был, по его мнению, лучшим украшением мужа.

Посещая по-прежнему Метеллов, Сулла подружился и с Далматским, верховным жрецом, чья дочь Цецилия Метелла овдовела, лишившись строгого мужа Эмилия Скавра, и стремилась выйти замуж. Будучи прежде «зеркалом женской добродетели», как ее величали в Риме, она после смерти Скавра вела распутный образ жизни, имела любовников и любовниц, и римляне шепотом называли ее fellalrix, а греки — трибадою. Это была еще се увядшая матрона, веселая, с мужественным лицом, твердостью в глазах и непреклонной волей, но крайне податливая в любви. Сулле она понравилась, он стал подумывать о женитьбе на ней, но опасался сплетен. Ночь, проведенная в ее объятиях, устранила всякие колебания, и он отправился переговорить с Далматским.

Метелл встретил его, как всегда, с радостью. Сулла заговорил с женитьбе на Цецилии и намекнул на ее поведение. Верховный жрец побагровел, — еще мгновение — и готова была вспыхнуть смертельная ссора, но Сулла положил ему руку на плечо:

— Не обижайся на меня, прошу тебя — весь Рим говорит о вдове Эмилия Скавра как о простибуле, и не тебе, человеку честному, вводить меня в заблуждение. Боги свидетели, что я не хочу тебя обидеть. Она развратна, но понравилась мне, и я склонен на ней жениться. Однако на условиях, какие не замедлю сказать, лишь она появится здесь…

Метелл то краснел, то бледнел.

Кликнул раба, написал несколько слов и приказал отнести табличку дочери.

Заговорили о событиях в провинциях, о Митридате, который завоевывал Азию, и Сулла живо рассказывал о своих походах, о нравах и быте местного населения. Но Метелл его почти не слушал — мучила мысль, почему Сулла, консул, потомок древнего аристократического рода, желает жениться на развратнице: «Неужели влюбился? Нет, не может быть. Он не таков. В чем же дело? Может быть, он хочет унизить Цецилию в присутствии отца и обратить внимание сената и цензоров, что я, верховный жрец, не слежу за поведением дочери? Или же его прельщает большое приданое: земли, виллы, дома, слитки золота и серебра, множество рабов? Не понимаю…»

— Скажи, дорогой Люций Корнелий, — перебил он Суллу, — зачем ты хочешь жениться на немолодой женщине?

— Потому что она мне понравилась. Она лучше многих матрон и девушек…

Ответ консула не удовлетворил Метелла.

— Пусть так, но, женясь на ней, ты не огражден от сплетен…