Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры - [104]
На сцене появлялась испуганная Принцесса, и гномы всячески старались ей помочь. Когда же они уходили на работу, то просили девушку быть осторожной. И не напрасно: как только они удалялись, к хижине приближалась переодетая крестьянкой Королева, узнавшая благодаря волшебному зеркалу, где находилась ее соперница. Она протягивала Принцессе отравленное яблоко и тут же убегала, потеряв платок, как только замечала возвращавшихся гномов. Те же застывали в горестных позах вокруг мертвой Принцессы.
Декорация сцены в лесу, открывавшая третий акт, была признана критиками наиболее удачной. Обозреватель «Московских ведомостей» писал, что здесь «являлся светлый весенний вид. Эта декорация… чудесно написана; удивительно хорошо схвачена весенняя свежесть леса, с его бледно-изумрудной зеленью, как бы пропитанной каплями росы»[783]. И вот появлялся Принц, разыскивающий Принцессу. Тщетные попытки утомили его, он решил отдохнуть под деревом и тут же засыпал. Начинались танцы обитателей небесных сфер: солнечных лучей и звездного дождя. Среди них появлялась в образе Метеора Принцесса, которую Принц безуспешно пытался обнять. Но как только руки их соприкасались, видение исчезало, и Принц пробуждался.
Следующий эпизод вызывал недоумение: Принц залезал на дерево, чтобы, согласно либретто, найти дорогу к замку. Этот трюк, явно антибалетный, вызвал вполне понятное раздражение Александра Бенуа: «Что означает… влезание его [принца. — Н. Ч.-М.] на дерево, с которого он видит вдали, не скалы, среди которых висит гроб принцессы, а… замок ее родителей!»[784] И юноша устремлялся к замку.
Четвертый акт начинался с похоронной процессии, во время которой гномы несли в грот Принцессу в стеклянном гробу. Как только они покидали грот, там начинался «Танец цветов иммортелей» (бессмертников) в исполнении воспитанниц Театрального училища. Б. Нижинская вспоминала, что они были «одеты в туники, словно нимфы, [чем] Петипа был очень недоволен»[785]. Затем в гроте появлялся повелитель гномов, приведший туда Короля, Королеву, Принца, няню… Принц в отчаянии разбивал хрустальный гроб, и это пробуждало Принцессу. Гном, выступая в качестве обвинителя, предъявлял вещественные доказательства преступления — оброненный Королевой платок и отравленное яблоко. После признания няни следовал «страшный гнев Короля… Быстрое умопомешательство Королевы, которая в припадке сумасшествия сама рассказывала то, что она повелела сделать, и затем падала мертвой»[786].
Заключал балет свадебный дивертисмент, проходивший в дворцовой зале. Ее оформление критики оценили по-разному. В. Светлов считал, что «декорации подобны расплывшейся яичнице»[787]. А. Бенуа, напротив, восторгался: «Белый с золотом и просветом на лунный пейзаж зал последнего действия имеет в себе прелесть сочетания лучших народных вышивок и солидную, вкусную простоту старинных аксамитов»[788].
На фоне роскошного зала артисты представляли разнохарактерные танцы: польский, немецкий, швейцарский, тирольский. Кульминацией же стал массовый краковяк на музыку М. Глинки в исполнении 16 ар. Вслед за серией характерных танцев шло традиционное pas de deux влюбленных. Общее впечатление критиков о соло балерины передает обозреватель «Петербургской газеты»: «В танцах г-жи Кшесинской масса всяких технических трудностей. Балерина исполнила их превосходно. Тройные туры, пуанты и т. п. у г-жи Кшесинской безукоризненно хороши»[789].
За pas de deux следовали саксонский танец, классическое pas de trois и тирольский танец в исполнении премьеров — М. Кшесинской и С. Легата. Завершала же грандиозный балет М. И. Петипа общая массовая кода, в которой участвовали все танцовщики, занятые в четвертом акте. Критики по достоинству оценили финал. Общее мнение выразил корреспондент журнала «Театр и искусство»: «Красиво поставлена… coda»[790]. И он же писал о разочаровании зрителей Мариинского театра от увиденного в целом: «Среди публики то и дело раздавались возгласы: „Вот безобразие!“… „Вот тоска!..“»[791]. Когда же художник и композитор вышли после окончания спектакля, как это было принято, на поклоны, их встретили дружными свистками и шиканьем. Особо уничижительной критике была подвергнута музыка Арсения Корещенко. Обозреватель «Нового времени» композитора буквально высмеял: «Музыка Корещенко напоминает воробья, который захотел петь и летать, как жаворонок»[792]. Рецензент же «Петербургского листка» вынес ему настоящий приговор: «„Волшебным зеркалом“ он похоронил себя как музыканта»[793].
Общее неудовольствие спектаклем обернулось и против исполнителей: их не удостоили привычных дружных аплодисментов. Правда, надо отдать должное поклонникам таланта выдающегося хореографа: ему выражали сочувствие за вынужденное участие в «художественной оргии»: «Глядя на этого старца, седая голова которого увенчана тысячами лавров, до физической боли становится тяжело за чудного художника, всю жизнь культивировавшего чистое искусство»[794]. Сам же Мариус Иванович, вернувшись домой, с горечью написал в дневнике: «Вечером мой бенефис. Театр полон. Государь. Государыня и все императорское семейство. Меня очень чествовали. Музыка, декорации и костюмы омерзительны, ужасны. Балет потерпел фиаско…»
