Марина Цветаева - [71]

В августе она также закончила «Поэму Лестницы», начатую в январе. В этой поэме бедняки-рабочие носятся вверх и вниз по черной лестнице парижского многоквартирного дома: запах капусты, чеснока и грязи — «Coty» бедных; нет времени для нежности, даже для приветствия. Существование бедняков в нечеловеческих условиях видно в коллаже резко очерченных образов, данных в коротких, стаккато, строфах, напоминающих поэму «Крысолов». На лестницу спускается _ночь — время тишины, чистоты, даже время звезд. Наступление ночи, время освобождения, приносит немного надежды и представляет восстание предметов, желающих вернуться в свое первоначальное состояние — до того, как человек превратил дерево в мебель, а железо в рельсы. Когда из-за неосторожности со спичками возникает пожар, он приносит, как это часто бывает в поэтическом мире Цветаевой, и разрушение и освобождение одновременно. Миссия огня — разрушать вещи, но спасать людей. И все-таки последняя строфа говорит, что на следующее утро продолжится прежняя жизнь.

Лето 1926 года началось с известия, что чешское пособие Эфронов будет в опасности, если они не вернутся в Прагу. Цветаева полагала, что чешские власти могут отказаться возобновить пособие, так как парижские критики нападали на нее в ответ на статью «Поэт о критике». Убежденная, что критиками движет зависть или разочарование, она теперь беспокоилась о том, что может оказаться с детьми на улице. Она написала Тесковой, что рада вернуться в Прагу, но Эфрон вряд ли сможет найти там работу. Когда им сообщили, что пособие наполовину уменьшено, а не отменено, они решили остаться во Франции.

Первый номер журнала «Версты», появившийся в июле, только прибавил ярости нападавшим на Цветаеву. На страницах журнала вместе с Цветаевой и Ремизовым появились Пастернак, Есенин, Бабель и Маяковский. Публикация советских писателей рассматривалась как пробольшевизм, и в результате Цветаевой стало еще труднее издать новые стихи. Редакторы журналов, как писала она Тесковой, «просят стихов п режней Марины Цветаевой, т. е. 16 года».

Несмотря на эти волнения, живость Цветаевой и ее способность жить одновременно на разных уровнях были, как всегда, очевидны. На море с Алей она продолжала заботиться о полуторогодовалом Муре, который начал ходить. Эфрон редко появлялся там. Как всегда, были проблемы с квартирной хозяйкой, угрожавшей вызвать полицию из-за поврежденной мебели. Было много посетителей: старые друзья, такие как Слоним и Волконский, Бальмонт и Андреева с детьми, Лебедевы и Черновы, а также новые друзья, включая троих женихов сестер Черновых, которых в Париже называли «Три рыцаря Цветаевой». Один из них, Даниил Резников, казалось, особенно ее привлекал, она писала ему: «Я буду в восторге, если вы приедете этим летом. […] У нас есть целый бочонок вина — я Вас угощу. Вино молодое, не тяжелее, чем моя дружба. […] Чем бы еще Вас завлечь? я буду читать Вам мои стихи».

У Цветаевой развивались близкие и важные отношения с княгиней Саломеей Андрониковой-Гальперн, известной петербургской красавицей и близким другом Ахматовой и Мандельштама. Гальперн жила в Париже, позже в Лондоне, и письма Цветаевой к ней, опубликованные в 1983 году, обнаруживают, что вдобавок к дружбе, усиленной расстоянием, между ними существовало сильное эротическое притяжение. Из Сен-Жиля Цветаева писала Гальперн о своем способе устанавливать связь между людьми и о своем тогдашнем настроении ухода из реального мира.

«Когда я кого-то люблю, я везде беру его с собой, не разлучаюсь с ним в себе, делаю его своей собственностью, медленно превращаю его в воздух, которым дышу и в котором живу — в везде и негде. Я абсолютно неспособна быть с кем-то, это никогда не срабатывает. Могла бы, если бы жила нигде — путешествовала все время, просто не жила. Саломея, пожалуйста, похлопочите за меня […] Знаете, где и как я себя хорошо чувствую? В новом месте, на пирсе, на мосту, ближе к «нигде», в часы, граничащие с не-часами (они есть)».

Однако нужно было платить за жилье и кормить семью. По инициативе Гальперн друзья учредили «Комитет помощи Марине Цветаевой», чтобы покрыть основной бюджет семьи Эфрон. Мирский, Извольская, Гальперн, Лебедев и Слоним обеспечили основную финансовую поддержку фонда. Осенью комитет снял для Эфронов квартиру в Медоне, парижском предместье. Хотя им пришлось несколько месяцев делить квартиру с другой семьей в Бельвю. Цветаева писала Пастернаку: «Живу в страшной тесноте, две семьи в одной квартире, общая кухня, втроем в комнате, никогда не бываю одна, страдаю».

Хотя лето в Сен-Жиле было не из легких, переписка с Рильке заставила ее почувствовать себя особенной и высшей; она смягчила боль, которую она чувствовала, когда ее травила эмигрантская критика. Она также написала три значительные поэмы и начала работать над «Федрой», второй частью трилогии о Тезее. (Третья часть никогда не была написана.) Теперь, однако, она не могла ожидать известий от Пастернака, а Рильке, казалось, позабыл о ней. 7 ноября она послала ему открытку с новым адресом и несколькими короткими строчками:

Дорогой Райнер!