Марина Цветаева - [69]

В тот самый день, когда Пастернак написал это письмо, Цветаева начала свое письмо к нему, которое писала на протяжении трех дней. Оно было полно нежности, тоски по Борису. Она рассказывала, как разговаривала с ним, «идя за Муркиной коляской по незнакомой дороге». Она грезила о встрече с ним где-либо: в Москве, в Сен-Жиле, во сне. «Я с тобой сейчас, в Вандее мая 26 года, непрерывно играю в какую-то игру, то в игру — в игры! — разбираю с тобой ракушки, щелкаю с кустов зеленый (как мои глаза, сравнение не мое) крыжовник». Она вспоминала свое детство в Тарусе: «Хлысты. Пять лет». Интересно, что в тот момент, когда она почувствовала себя отвергнутой, она вспоминает секту, члены которой любили ее больше, чем всех других. Однако фигура Рильке омрачает все: «О, Борис, Борис, залечи, залижи рану. Расскажи, почему. Докажи, что все не так. Не залижи, — выжги рану!» Она пыталась принять молчание Рильке как конец, но не могла не возвратиться к нему в письме: «Рильке не пишу. Слишком большое терзание. Меня сбивает с толку — выбивает из стихов…» Но потом в ней поднимается гнев и гордость: «Я не меньше его (в будущем), но — я моложе его. На много жизней».

Третьего июня Цветаева снова написала Рильке. Она хотела, чтобы он знал: она преодолела боль, которую он ей причинил; это было письмо высочайшего, гордого отречения. Рильке почти сразу ответил, 8 июня он послал ей «Элегию Марине Цветаевой-Эфрон» и пять фотографий. Их связь восстановилась.

Приблизительно в это время Цветаева попросила Илью Эренбурга, путешествовавшего из Парижа в Москву, передать Пастернаку «Поэму Горы», «Крысолова» и несколько личных подарков. Немного позже она выслала ему копии двух первых писем Рильке к ней. Пастернак был в восторге. Он испытал финансовый и домашний кризис и был обременен тяжестью сомнений в работе. Его очень тяготила неопределенность в его отношениях с Цветаевой и Рильке. Теперь он успокоился и верил, что все его сомнения обусловлены недоразумением. Он снова мечтал об их единении в любви друг к другу. Он все же не смог умолчать в письме к Цветаевой, что винит ее за то, что она надолго исключила его из переписки, и за то, что несправедливо критиковала Рильке. В середине июня он послал Цветаевой первую часть «Лейтенанта Шмидта» и сборник стихов, опубликованный в 1917 году.

Но теперь, когда Рильке своей «Элегией» снова вошел в жизнь Цветаевой, ее надежда на особые отношения с ним возродилась. Образ Пастернака снова начал бледнеть, хотя Цветаева знала, что его поведение вредит ему. «Слушай, Райнер, ты должен знать это с самого начала. Я — плохая. Борис — хороший», — писала она Рильке. Она не чувствовала раскаяния и легко признавала, что Пастернак — пострадавшая сторона. «Борис подарил тебя мне. И, едва получив, хочу быть единственным владельцем. Довольно бесчестно. И довольно мучительно — для него. Потому я и послала письма».

Тем летом Пастернак был обеспокоен и подавлен. Он все еще тосковал по Цветаевой. «Как я люблю тебя! Как сильно и давно! Как именно эта волна, именно это люблю к тебе, ходившее когда-то без имени, было тем, что проело изнутри мою судьбу, и снаружи ее почернило и омеланхолило, и висит на руках и путается в ногах. Как именно потому по роду этой страсти, я медлителен и неудачлив, и таков как есть». Все же, несмотря на свою тоску, он почти построчно анализирует «Крысолова», с огромным вниманием к формальным аспектам поэмы. Увлеченный музыкальностью стиха Цветаевой, он пишет: «Прерогативы ритма в «Уводе» и «Д<етском> Р<ае> почти предельны: это то, о чем может мечтать лирик: тут и субъективный ритм пишущего, его страсть и полет, и подъем, т. е. то, что никогда почти не удается: искусство, берущее предметом себя же…»

Почти в тот же день Цветаева анализировала «Лейтенанта Шмидта» в письме Пастернаку. Она была очень критична по отношению к этому роману в стихах, находя, что он уступает другим работам Пастернака. Его герой, писала она, «студент, а не моряк», а «поэма несется мимо Шмидта, он — тормоз». Пастернак был разочарован: «Написать дурную вещь — горе неподдельное для нашего брата». Следующее письмо к Пастернаку Цветаева начала так: «Я не могла с тобой жить не из-за непонимания, а из-за понимания». Тем не менее его письма в тот месяц сохраняют свой возвышенный, исповедальный тон и описывают его слабости, тревогу, его неудержимые страсти. Он признает, что любит свою жену Женю «больше всего на свете». Ответ Цветаевой демонстрирует мало терпимости к человеческим недостаткам и еще меньше склонности делить его с его женой: «Пойми меня: ненасытная исконная ненависть Психеи к Еве, от которой во мне нет ничего. А от Психеи — все».

Позже в июле Цветаева написала Пастернаку, что чувствует, что их переписка подошла к концу. Пастернак принял ее решение. Он уверял ее в своей вечной любви, своей потребности в дружбе и просил ее не покидать его, не прислав нового адреса. Он, тем не менее, умолял ее не писать ему. «Ты знаешь, какая мука будет для меня получить и не ответить. Пусть будет последним — мое. Благословляю тебя, Алю, Мура, Сережу и все, все твое». Полностью не ясно, кто разорвал отношения. Пастернак писал жене, что это сделала Цветаева, а Цветаева писала Рильке, что Борис перестал ей писать. В любом случае, ревность Цветаевой к жене Пастернака была явной. Когда его жена поехала с сыном на отдых во Францию, Цветаева писала Рильке, что ей совсем не нравится мысль о том, что Пастернак пишет им обоим в одну страну: «Спать с ней и писать мне — да, писать ей и писать мне, два конверта, два адреса (одна Франция!) — почерком породненные, словно сестры… Ему братом — да, ей сестрой — нет». Диалог Цветаева — Пастернак был окончен до поры.