Марина Цветаева - [19]

Летом 1909 года Цветаева получила разрешение отца на поездку совсем одной — в Париж. Она хотела видеть игру Сары Бернар в «Орленке» и посетить места, так много значащие для нее. Там она училась в Alliance Francaise и продолжала мечтать о Наполеоне. Но Сара Бернар не играла тем летом, и Марина чувствовала. себя одинокой и разочарованной: «Я впервые была в Париже, когда мне было шестнадцать, одна: взрослая, независимая, жесткая. Я остановилась на Rue Bonaparte из-за моей любви к императору и кроме заглавной N (торжествующее Non всему, что не было им) я ничего не видела в Париже».

Ее письмо к Эллису с непроставленной датой, возможно из Тарусы, написанное по возвращении, начинается так: «У меня сегодня под подушкой были Aiglon и ваши письма, а сны — о Наполеоне — и о маме. Этот сон о маме я и хочу Вам рассказать». Это действительно сон о маме — о том, «кто была она? и кто есть я?» Той осенью Цветаевой было семнадцать лет, но проблемы, с которыми она столкнулась в этом сне, будут всплывать на поверхность в течение всей жизни. Образы будут повторяться в ее творчестве.

В то время как некоторые заданные вопросы — это вопросы большинства молодых людей, поразительна проникающая атмосфера обмана и предательства. Стремление Марины к матери становится попыткой установить ее автономию, заклинанием матери.

Сон начинается тем, что Марина и Ася встречают мать на шумной парижской улице:

«Я так рада была встретить ее именно в Париже, где особенно грустно быть всегда одной. «О мама! — говорила я, — когда я смотрю на Елисейские поля, мне так грустно, так грустно». И рукой как будто загораживаюсь от солнца, а на самом деле не хотела, чтобы Ася увидела мои слезы. Потом я стала упрашивать ее познакомиться с Лидией Александровной — «Больше всех на свете, мама, я люблю тебя, Лидию Александровну и Эллиса». (А Асю? — мелькнуло у меня в голове. — Нет, Асю не нужно!») […] «Какая ты, мама, красивая! […] Как жаль, что я не на тебя похожа, а на…» хотела сказать «папу», но побоялась, что мама обидится, и докончила: «неизвестно на кого! Я так горжусь тобой».

Вдруг Марина осознает, что мать мертва, но не пугается; она пытается заключить с ней договор: «Мама, сделай так, чтобы мы встретились с тобой на улице, хоть на минутку, ну мама же!» — умоляет она. «Этого нельзя, — грустно ответила она, — но если иногда увидишь что-нибудь хорошее, странное на улице или дома, — помни, что это я или от меня». Мать исчезает.

Вскоре Марину одолевает тревога; что-то белое настигает ее, хватает и душит. Автомобили и трамваи, кажется, преследуют ее. Кто-то, должно быть, узнал о ее договоре с матерью и хочет «наставить» ее против матери. Мы знаем, что Цветаева всю жизнь боялась машин. Здесь, однако, присутствует дополнительное ощущение, что ее восстановили против, чувство предательства и неопределенного страха.

В следующей части сна Марина видит старушку, старика и ребенка — семья ли это? Далее следует загадочная сцена:

«Я начинаю говорить о маме, но старуха ничего не понимает, не слышит. Я начинаю думать, что мне только кажется, будто я говорю. Вдруг я стою перед ней и шевелю губами? Как только я это подумала, мне стало ясно, почему она меня не слышит, но все же я продолжала мысленно свою фразу, которая кончалась словами «уничтожить». Моя старуха в то же мгновение вынимает из кармана мел и пишет на стене «уничтожить», то есть не произнесенное мною слово».

Эта мучительная сцена — Марина говорит, а ее не слышат, кажется, повторяет ее ранние переживания: не чувствовать к себе внимания и в то же время осознавать присутствие внутренней непознаваемой связи с матерью. Она начинает спрашивать старуху: «Вы знали маму? Вы любили ее?» И получает неожиданный ответ: «Подленькая она была, прилипчивая, — шипит старушонка, — голубка моя, верь мне». Прилипчивая к кому? К дочерям? К Марине? Этот образ очень отличается от той романтической, прекрасной, могущественной матери, которую мы видим в ранней поэзии Цветаевой. Обнаружение скрытой зависимости матери вызывает в Цветаевой противоречивые чувства к ней. Чувство вины за это открытие и ярость за обман всплывают на поверхность ее работ.

Мы снова встречаем старуху в 1921 году в поэме «На красном коне», где в несокращенном варианте она появляется как «бабка», простая старуха, которая также говорит горькую правду героине поэмы: «Твой ангел тебя не любит». Это позволяет героине забыть все женские приманки — тесьмы и бусы, обратиться в себя и стать поэтом, благодаря верности только собственному гению.

Во сне Марина оборачивается к барышне в пенсне — своему близорукому двойнику — и задает ей подобные вопросы о матери, узнавая, что «у нее было очень много книг, оттого ей все завидуют». Это может отражать нарастающий в Цветаевой конфликт между словом и плотью, между книгами и жизнью. По всей видимости, она подвергает сомнению не только материнское увлечение романтическими книгами, но и свой собственный побег в уединенное чтение в пору юности.

Но самым драматическим положение дел во сне становится, когда Цветаева, оскорбленная, кричит этим женщинам: «Мама была прямая, как веревка, натянутая на лук! Она была слишком прямая. Согнутый лук был слишком согнут и, выпрямляясь, разорвал ее!» Этот образ вызывает в памяти амазонок, отрезавших правую грудь, чтобы в бою пользоваться луком. Тот же образ повторяется в «Поэме Конца», когда Цветаева описывает любовь как «лук натянутый». Цветаева часто устанавливает тождество с матерью до той грани, где не может выделить мать и себя, но что более поразительно, образ лука сначала используется здесь для матери, а позже — для любви. Для Цветаевой любовь должна быть на высочайшей точке напряжения, и однажды напряжение ослабевает и тетива лопается — это уничтожает мать, ее саму, ее любовь. Она, кажется, в семнадцать лет чувствует, что ее собственную безграничную страсть нельзя выдержать.