Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [7]
У Добровых при мне бывали часто: писатель Борис Зайцев[23] и его жена Вера Алексеевна[24], другом дома была артистка Художественного театра Надежда Сергеевна Бутова[25], человек очень религиозный.
У Добровых за вечерним чаем, я познакомился с писателем Борисом Зайцевым и его женой Верой Алексеевной, женщиной весьма решительной и экспансивной, любившей юмор и часто употреблявшей не только острое словцо. Все говорили, что для другой женщины многое то, что она позволяла себе в обществе, не прошло бы без осуждения, а Вере Алексеевне многое было дозволено по ее удивительно живому и подвижному характеру. Она была полной противоположностью своему мужу. Он был человеком замкнутым, неразговорчивым и флегматичным. Он был немного ниже ее ростом, щуплого телосложения, с небольшой светлой бородкой и небольшими усами. Они жили в одном из переулков Арбата.
С семьей (Добровых) (я и сестра) знакомство произошло через нашу «тетку» Варвару Григорьевну Малахиеву (Мирович)[26] по линии нашего отчима[27]. Она занималась переводческой работой и писала бесконечное количество, множество стихотворений, кажется, никогда не печатавшихся.
К Добровым я пришел с письмом от Ольги, моей сестры, к которой вся семья Добровых относилась очень дружественно.
Вернулся домой из штаба ЦУПВОСО и попал к вечернему чаю. За столом Елизавета Михайловна сказала, что мне, видимо, будет интересно зайти к Шурочке. У нее сейчас гости: Владимир Маяковский[28], Лиля Брик, Марина Ивановна Цветаева[29] и Скрябина Татьяна Федоровна[30], вдова композитора Скрябина.
Я вошел в комнату Шурочки, очень уютную и благоустроенную. Обставленную с большим вкусом в изысканном восточном египетском стиле. Комната была большая (около 30 м), вся в коврах.
Комната Шурочки была второй по коридору от приемной Ф.А. Два больших окна выходили во двор и упирались в окна флигеля, отстоявшего от дома не более чем в 5–7 метрах. У флигеля с палисадником был небольшой цветник.
Я вошел в комнату Шурочки… по комнате двигаться было трудно — она была заполнена людьми, удобно разместившимися на коврах, которыми был застлан весь пол, и присутствовавшие опирались на расшитые подушки… Шурочка меня представила как брата своей лучшей подруги…
В комнате были: Владимир Маяковский… около него пристроилась Лиля Брик, с которой я его встречал на улицах Москвы, Марина Цветаева. Тут же была очень милая темноглазая маленькая Татьяна Федоровна Скрябина…
Марина Цветаева прочла свое стихотворение, посвященное В. Маяковскому[31]. Когда она его закончила, то Маяковский, приподнявшись с подушки и упершись одной рукой в ковер, другой стал как бы выталкивать гантели и проревел громогласно: «Поэты града Московского, к вам тщетно взываю я — не делайте под Маяковского, а делайте под себя!»
Затем он почтительно повернулся в сторону Марины Ц., сидевшей на тахте у левого окна, затянутого тяжелой красивой шторой, спадавшей почти до самого пола, и сказал: — а к вам Марина Ивановна — это не относится. За стихотворение — спасибо!
Затем М. похлопал себя по левому брючному карману и достал довольно большой пузырек с притертой пробкой. Постукал этот пузырек о ладонь и открыл пробку. В пузырьке был белый порошок. Затем он маленькой ложечкой достал на кончик этого белого содержимого и стал нюхать. — Так ведь это ж кокаин! — подумал я. Несколько человек, мне незнакомых, тоже понюхали из этого пузырька Маяковского и я вышел из комнаты вместе с Мариной Цветаевой и Т.Ф. Скрябиной, которых просила проводить Шурочка, на что я охотно согласился.
Сначала мы проводили Т.Ф., а затем пошел проводить М.Ц. и т. к. это было еще не очень поздно, то я принял ее приглашение и зашел к ней в дом.
Я еще толком не представлял, что, собственно говоря, представляет собой московская поэтесса Марина Цветаева, но, судя по тому, как встретил ее стихотворение Владимир Маяковский — правда, без энтузиазма, но доброжелательно, — я понял, что это серьезная поэтесса. В скором времени Марина Цветаева написала стихотворение «Большевик», которое посвятила мне[32].
Оно почти не носит отвлеченный характер и передает некоторые факты, с которыми пришлось большевику столкнуться в жизни.
Дело в том, что семье вдовы Скрябина Наркомпрос[33] устроил отпуск березовых дров, но они представляли собой метровые кряжи диаметром до 70–80 см[34] Как топливо они были очень ценные, но лежали во дворе нетронутые. В семье Скрябиных некому было разделать эти березовые кряжи. Об этом мне сказала Т.Ф. и Марина, и я, конечно, согласился помочь. У соседей раздобыл клинья, колуны, кувалду, ножовку и быстро, но с трудом раскроил эти дары леса и Наркомпроса.
В стихотворении «Большевик» и нашло отражение это дело с дровами[35].
В середине февраля 1921 г. меня включили в инспекцию жел<езно>дор<ожных> войск по IV отделу ЦУПВОСО при Р.В.С.Р.[36] для проверки и инструктажа по полит<ической> части ж<елезно>д<орожных> войск, дислоцированных на западе.
В дорогу я получил от Марины Цветаевой письмо, помеченное так: «31 русское января 1921 года»
