Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [51]

27 февраля

Вчера было 12-е собрание «Кружка Радости» у Бартрам[251].

Были: Алла (Тарасова), Аня (Полиевктова), Нина (Бальмонт), Лида (Случевская), Маргарита (Селиванова) — зовем ее «Чита», она приехала из Читы, Нина (Слюз-Залесская), Стана (Бартрам), Таня (Березовская-Шестова), Оля (Ильинская), Маня (Розенблюм), Софочка (Фрумкина), Оля (Бессарабова) и Варвара Григорьевна (Мирович).

Вавочка прочла свой доклад: «Пути женской души».

1. Храм Астарты (жрицы Астарты, Суламифь, Кармон).

2. Шатер Рахили (материнство, Наташа Ростова, княжна Мария Болконская).

3. Храм Весты (весталки, Жанна Д'Арк, Святая Тереза, Святая Екатерина, суфражизм).

4. Храм Люцифера (Куинджи из «Персифаля», женщины Достоевского, Гедда Габлер).

5. Храм Неведомого бога (женщины Гамсуна, Ибсена).

6. Храм Афродиты Простонародной (флирт, Крейцерова Соната).

7. Храм Единого Избранника (Офелия, Дездемона, Гретхен).

8. Храм Афродиты Урании небесной (Беатриче, Лаура, Виттория Колонна).

9. Путь одиночества, страдания, боли.

10. После прочтения Чита быстро и импульсивно выбрала — «"Шатер Рахили" — самый лучший храм!»

Нина Бальмонт серьезно подтвердила:

— Хорошо в шатре Рахили. Мне больше всего нравится (Ниночке 16 лет).

Нина Залесская (Слюз):

— Я хотела бы во всех храмах понемножку?

Ниночка говорит очень мало, тихо. Когда скажет что — будто сама себе — подумает вслух. Милый голос, кроткое лицо, очень скромно и просто одета, очень маленькие ножки и руки. Общий облик диккенсовской девушки, но поумнее и с неожиданно неподходящими к ее внешнему виду мыслями, выраженными всегда очень кратко и законченно.

Говорили о плоти. Плоть не может быть «нечистой». Это, безусловно, выдумки несчастных калек духовных, а может быть, и физических. Не хочу допустить, что плоть — только «дрова, горящие для горения и роста духа и души», — как сказала Варвара Григорьевна в докладе. Плоть имеет свои права на существование и так проста. Нельзя разделять плоть и дух, как свет от тепла огня. Все чисто, если только не пачкать нарочно или от беды какой-нибудь. А все остальное — беда, болезни — ненастоящее (это я говорила).

— Я то же самое сказала сегодня маме, не так точно, но об этом же. А она сказала, что я ничего не знаю, а когда вырасту — многое пойму, — горячо сказала Нина Бальмонт.

Вавочка:

— А монахи в монастыре? Там святые слова говорятся и поются такою духовною плотью, что уж и, правда, хоть святых выноси!

— А — а, так….Ну, хорошо! Плохо, когда плоть без духа. Но что уж как особенное исключение — в обычной жизни вряд ли это так уж часто. Может быть, в монастыре неправильная жизнь?

Лида Случевская о Люцифере:

— Служение Люциферу — такое же, как и служение, Богу, является показателем напряженного горения духа, как и там.

Если это служение злу, только потому, что оно отрицательное, злое — так это болезнь и неинтересно даже. Мне кажется, что каждый поклонник Люцифера, как и Бога, в конце концов, приведет свою душу к чистоте и добру. (Об эксперименте над душой, чувством. Поза, темное, бесплодное, опустошающее самого экспериментатора.) О Дон Жуане.

— Мотылек — от цветка к цветку. — Нина Залесская.

— Дон Жуан — экспериментатор. Если допустить, что он производил свои опыты над душами для какого-то своего испытания, знания, для чего бы то ни было — чудовищно, эгоистично, гадко. Он научился чему-то там и оставил? Как гадко! Надо признавать самоценность души, а не как материал для своих изысканий. — Лида Случевская.

Отличили Дон Жуанов — мольеровского от байроновского и от пушкинского. Дон Жуан Пушкина искал вечно женственного.

— Так значит, Офелия, Дездемона и другие их сестры не могли бы изменить? — Аллочка Тарасова.

Я записала, конечно, не все, что и о чем говорилось. Записала случайные и, может быть, даже не главные вехи разговоров, а какие подвернулись под руку во время записи

В столовой Бартрам за огромным круглым столом ярким и белым — 13 девичьих лиц, как венок. Вавочка сказала, что она случилась сегодня тринадцатой и не считается. Мы все встали из-за стола, как по команде (это было очень смешно, и все рассмеялись), и не хотели садиться за стол, если так. Мы не пожелали принять это «не считается» даже в шутку. Мама Станы Бартрам (хозяйка дома) очень приветливая и милая, сказала:

— Девочки, я буду разливать чай, я четырнадцатая. А после чая, к сожалению, мне надо уйти — садитесь спокойно.

Усаживались заново, договаривали о Дон Жуане, об искании, о творческом горении и о том, что у поэтов и художников такие многогранные и жадные сердца.

На столе был большой круглый торт, золотой мед, золотое и красное варенье, черные сухарики и изящные ломтики черного хлеба. И крепкий душистый чай, как янтарь. Снежная скатерть и яркий мягкий свет.

О Леше Смирнове (сын Веры Зайцевой). Он добивается участия в нашем кружке. Вавочка предложила высказаться всех сидящих за столом. Нина Бальмонт, Аня Полиевктова и я подали за него голоса — остальные не возражали. Потом о Коле Зеленине[252], Надежда Сергеевна давно уже хотела ввести его в наш кружок и даже устраивала у себя собрание наше, он тогда читал свой доклад о «Сне молодого ученого». О Коле Зеленине почему-то все сразу засмеялись (немного сконфуженно) и ничего не сказали. Так была снята и отстранена его кандидатура. Нина Бальмонт не утерпела и начала было говорить что-то недовольным тоном, но Вавочка шутливо спросила ее, как она думает, какое это варенье? — и опять все засмеялись.