Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [220]
Если бы мы были в лесу, или в моей комнате, или в Мастерской, он тихонечко, крепко и нежно обнял бы меня, и было бы так же хорошо, как было хорошо и без этого.
В нем кроме всего остального есть и какая-то детскость, праздничность, радостность жизни. Надо было видеть, как он принес мне в этот день крупные золотые яблоки.
А апельсины на снегу (бросал их на твердый наст снега, и они катились по холму — безвозвратно, но сказочно красиво, в снежных искрах и блестках лунной ночи), а сферические, крупные брызги из ведра в Мастерской Быка, а вдохновенное освещение горящими стружками на листе железа в мастерской со статуями. Это было в круглой большой мастерской ВХУТЕМАСа — там стояли законченные статуи его учеников с двух натурщиц.
Однажды вечером в Мастерскую к нему пришли Пав<ел> Алекс<андрович> Флоренский, Адриан, Нина Як<овлевна>, Елена Вл<адимировна>. Света не было, перегорели электрич<еские> пробки, было темно. На полулежали смолистые стружки, Иоанн взял лист железа, на него положил охапку стружек и зажег их. И в светах и тенях этого факела статуи с закинутыми за голову руками и другие зашевелились. Иоанн так живо рассказывал об этом, что мне кажется, будто я сама видела, как блестели глаза и зубы Иоанна, лица Павла Алекс<андровича> и всех, кто там был, и как ожили статуи от света и теней горящих стружек на железном листе, когда его Иоанн нарочно покачивал.
Я отказалась от предложения Комаровского жить у них в семье — с его детьми. Жена его очень больна. В Сергиеве мне предлагается работа в Доме ребенка. До лета, до работы, отдохну у Вавочки. Очень люблю Марию Федоровну. В Марфо-Мариинской больнице побуду какое-то время, когда там будет место. Больница переполнена. Мария Фед<оровна> устроила, что я там кандидатка на первое освободившееся место.
Вот уж три дня, как я уехала из больницы. В больнице и по дороге из Пскова, у Добровых был у меня брат Володя. Я была очень рада ему.
…В больнице мне было тяжело все, что вокруг — больные, болезни, горе и жизнь всех этих женщин. С некоторыми я даже подружилась, несмотря на запойное свое чтение книг и некоторую изоляцию от распущенной несдержанности разговоров.
Но самой мне там не было плохо. Несмотря на острые боли, всякие процедуры, лечения внутренно, мне было хорошо. Три раза в жизни была я в больнице, и каждый раз время в больнице было временем высокого прилива любви к жизни, к людям, духовного подъема и осознания и понимания многого, мимо чего проходишь бездумно в сменах и суете текущих дней, в очередных делах, заботах, когда как-то некогда остановиться, оглянуться. Может быть, в больнице выключаешься из «текущих дней», и есть время для раздумья, для оглядки на себя, на жизнь, на оценку и переоценку ценностей, пустяков и главного в жизни.
В комнате Шурочки Добровой-Коваленской. У камина Шура сидит с ногами в глубоком блекло-малиновом бархатном кресле. (Я помню это кресло в комнате Надежды Сергеевны Бутовой.) В синем открытом платье, свободном и широком — это и не платье, а «одежда», свободными складками как-то драпирует стройную высокую фигуру Шуры. На груди очень низко, под вырезом, бархатный огненно-оранжевый цветок. На шее, закрывая грудь, серебряное старинное ожерелье, сделанное так, что оно кажется жемчужным — ниток в 10–12. Такое ожерелье есть на картине Россетти, не помню, кажется, на Беатриче[698], но там 3–4 нитки ожерелья, а здесь оно закрывает грудь от шеи до грани очень открытого выреза. Сказочно красива Шура. Что бы она ни надела, все ей можно надеть, все красиво, на что другой женщине и осмелиться было бы невозможно. Синий цвет платья я вижу на ней первый раз (ярко-синий шелк очень красивого оттенка). Обычные цвета ее одежд, если не белый и не черный — зеленый, желтый, оранжевый, красный, лиловый газ на оранжевом или желтом шелке; зеленый газ — на красном шелке, красный газ с черным бархатом. Красивые шали, палантин из соболей, очень широкие шелковые длинные шарфы. Никогда не носит шерстяных платьев, всегда шелковые, а летом — легкие белые, светло-желтые, яркие. Выбор цвета, безошибочно идущий к ней, сочетание цветов необычное, но всегда красивое, верных тонов. Поразительно хороша она в черной амазонке — совершенно гладкой, с высоким воротом, длинными узкими рукавами, без всяких украшений, кроме огромной ее косы, просто и высоко заложенной на голове, а на висках два полумесяца — зачесаны так волосы от висков. И простая коса на ее голове кажется тиарой египетской или греческой, не знаю какой, царевны, не то древнего мира, не то будущего века женщины-цветка.
Собираюсь на юг, в Миргород[699]. Необходимо грязевое лечение.
После больницы выходила из дома раза четыре, и каждый раз — обострение болей ревматизма — суставов. Временами теряю надежду поправиться так, чтобы быть в состоянии работать. Работа в Доме младенца в Сергиевом Посаде ждет меня, как только смогу.
…Но не об этом болит душа. Не знаю, о чем и о ком. Но тревожно — будто уже случилось что-то очень тяжелое, а я еще не знаю что, но как-то на пороге близко, вот-вот услышу плохую весть
Многим очевидцам Ленинград, переживший блокадную смертную пору, казался другим, новым городом, перенесшим критические изменения, и эти изменения нуждались в изображении и в осмыслении современников. В то время как самому блокадному периоду сейчас уделяется значительное внимание исследователей, не так много говорится о городе в момент, когда стало понятно, что блокада пережита и Ленинграду предстоит период после блокады, период восстановления и осознания произошедшего, период продолжительного прощания с теми, кто не пережил катастрофу.
Наталья Громова – писатель, драматург, автор книг о литературном быте двадцатых-тридцатых, военных и послевоенных лет: «Узел. Поэты. Дружбы и разрывы», «Распад. Судьба советского критика», «Эвакуация идет…» Все книги Громовой основаны на обширных архивных материалах и рассказах реальных людей – свидетелей времени.«Странники войны» – свод воспоминаний подростков сороковых – детей писателей, – с первых дней войны оказавшихся в эвакуации в интернате Литфонда в Чистополе. Они будут голодать, мерзнуть и мечтать о возвращении в Москву (думали – вернутся до зимы, а остались на три года!), переживать гибель старших братьев и родителей, убегать на фронт… Но это было и время первой влюбленности, начало дружбы, которая, подобно пушкинской, лицейской, сохранилась на всю жизнь.Книга уникальна тем, что авторы вспоминают то, детское, восприятие жизни на краю общей беды.
Наталья Громова – прозаик, исследователь литературного быта 1920–30-х годов, автор книг «Ключ. Последняя Москва», «Скатерть Лидии Либединской», «Странники войны: воспоминания детей писателей». Новая книга Натальи Громовой «Ольга Берггольц: Смерти не было и нет» основана на дневниках и документальных материалах из личного архива О. Ф. Берггольц. Это не только история «блокадной мадонны», но и рассказ о мучительном пути освобождения советского поэта от иллюзий. Книга содержит нецензурную брань.
Второе издание книги Натальи Громовой посвящено малоисследованным страницам эвакуации во время Великой Отечественной войны – судьбам писателей и драмам их семей. Эвакуация открыла для многих литераторов дух глубинки, провинции, а в Ташкенте и Алма-Ате – особый мир Востока. Жизнь в Ноевом ковчеге, как называла эвакуацию Ахматова, навсегда оставила след на страницах их книг и записных книжек. В этой книге возникает множество писательских лиц – от знаменитых Цветаевой, Пастернака, Чуковского, Федина и Леонова и многих других до совсем забытых Якова Кейхауза или Ярополка Семенова.
Роман философа Льва Шестова и поэтессы Варвары Малахиевой-Мирович протекал в мире литературы – беседы о Шекспире, Канте, Ницше и Достоевском – и так и остался в письмах друг к другу. История любви к Варваре Григорьевне, трудные отношения с ее сестрой Анастасией становятся своеобразным прологом к «философии трагедии» Шестова и проливают свет на то, что подвигло его к экзистенциализму, – именно об этом белом пятне в биографии философа и рассказывает историк и прозаик Наталья Громова в новой книге «Потусторонний друг». В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Лидия Либединская (1921–2006) — прозаик, литературовед; урожденная Толстая, дочь поэтессы Татьяны Вечорки, автор книги воспоминаний «Зеленая лампа».Всю жизнь Лидия Либединская притягивала незаурядных людей, за столом ее гостеприимного дома собирался цвет нашей культуры: Корней Чуковский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Булат Окуджава, Каверины, Заболоцкие… Самодельная белая скатерть, за которой проходили застольные беседы, стала ее Чукоккалой. Литераторы, художники, артисты и музейщики оставляли на ней автографы, стихи, посвящения, рисунки.Эта книга и получилась такой же пестрой и разнообразной, как праздничный стол.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.