Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [10]

(Собранный — сбитый — кабинет М<агеров>ского — Ланн!..)

Протягиваю руки.

_____

Ланн, если Вы меня немножко помните, радуйтесь за меня! — Уж который вечер — юноша стоек — кости хрустят — губы легки — веселимся — болтаем вздор (совершенно не понимает шуток) — говорим о России — и всё как надо: ему и мне.

Иногда я, уставая от нежности:

— «Б<орис>! А может быть?» —

— «Нет, М<арина> И<вановна>! Мариночка! — Не надо! — Я так уважаю женщину — и в частности Вас — Вы квалифицированная женщина — я Вас крепко-крепко полюбил — Вы мне напоминаете мою мамочку — а главное — Вы скоро едете — и у Вас такая трудная жизнь — и Я хочу, чтобы Вы меня ХОРОШО помнили!»

Марина Цветаева — Евгению Ланну [48]

22-го русск<ого> января 1921 г. <2 февраля>

— По ночам переписываем с ним Царь-Девицу. Засыпаю — просыпаюсь — что-то изрекаю спросонья — вновь проваливаюсь в сон. Не дает мне быть собой: веселиться — отвлекаться — приходить в восторг.

— «Мариночка! Я здесь, чтобы делать дело — у меня и так уж совесть неспокойна — всё так медленно идет! — веселиться будете с другим!»

— Ланн! — 18 лет! — Я на 10 лет старше! — Наконец — взрослая — и другой смотрит в глаза!

Я знаю одно: что та́к меня никто — вот уже 10 лег! — не любил. — Не сравниваю — смешно! — поставьте рядом — рассмеетесь! — но тоже чувство невинности — почти детства! доверия — упокоения в чужой душе.

Меня, Ланн, очевидно могут любить только мальчики, безумно любившие мать и потерянные в мире, — это моя примета.

_____

Ланн! — Мне очень тяжело. — Такое глубокое молчание. — Ася в обоих письмах ничего о нем не знает — не видала год. Последние письма были к Максу, в начале осени.

— Этого я не люблю — смешно! — нет, очень люблю — просто и ласково, с благодарностью за молодость — бескорыстность — чистоту.

За то, что для него «товарищ» звучит как для С<ережи> — Царь, за то, что он, несмотря на «малиновую кровь» (благодаря ей!) погибнет. — Этот не будет прятаться.

— «И чтобы никто обо мне не жалел!» почти нагло.

— Ла́ннушка! (через мягкое L!) равнодушный собеседник моей души, умный и безумный Ланн! — Пожалейте меня за мою смутную жизнь!

Пишу Егорушку — страстно! — Потом где-то вдалеке — Самозванец — потом — совсем в облаках — Жанна д'Арк.

Живу этим, — даже не писаньем, — радугой в будущее! — Ланн, это мое первое письмо к Вам, жду тоже — первого.

Прощайте, мое привидение — видение — Ланн!

Аля — Евгению Ланну [49]

Москва, 22-го русск<ого>. января 1921 г. <2 февраля>

Милый Евгений Львович! У нас есть знакомый — Борис. Русский богатырь. Вечно заспанное лицо. Большие черные глаза, упорный лоб, румянец — русский, лицо — луна, медвежьего роста. Один раз я сказала про его башмаки: — «Посмотрела наверх — подумала, что большевик, посмотрела вниз, поняла, что человек.» Черты лица, несмотря на румянец, тонкие. Если бы его сделали маленьким, лет 4-ех—5-ти ничего странного бы не было. — Дитя. — Деятельно занялся нашими окказиями. — М<арина> прочла ему Царь-Девицу. Когда дело доходило до самой Ц<арь>Д<евицы>, он выдавался вперед, как будто бы там ему встречалось тысяча препятствий. Разгорался, как в тяжелой болезни, глаза горели как вымытый хрусталь. Волосы — лес. Безумно вдохновенен. Понимает всё. Говорит Г по-деревенски (смесь Г с X). Ходит в рубашке с женским вырезом. Панталоны — юбка. Туалета своего не стыдится. Смех короткий, прерывающийся как кашель. Иногда, когда задумывается, лицо каменной статуи, на к<отор>ую дунула Вечность. Глаза его тогда смотрят через всё. Он великан, стыдящийся своих мускул. Сейчас вечер. М<арина> пишет Егорушку. Лампа тускло горит и режет глаза. Б<орис> недавно ушел. Он переписывал Царь-Девицу под диктовку Марины. Наверное это письмо дойдет. Не решаюсь написать скоро, п<отому> ч<то> скорости помеха — сов<етское> передвижение. Наверху играют одним пальцем солдаты. Их печальный интирницьинал доносится скрипом до ушей. — Много писем послано Асе с надеждой на почту или на человека. — Где-то скребутся мыши, скрипят лестницы, растапливаются печки. — Мрачная тишина. —

_____

Милый Е<вгений> Л<ьвович>! Сейчас утро. Дописать вчера письмо не успела. Тихо шипит гаснущий огонь. Маринина папироса всё время поджигает волосы. (Дурная примета.) Вчера ночью Б<орис> переписывал Царь-Девицу под диктовку (сон!) Марины. Милый Б<орис>! Говорит чистой русской речью, сидя на диване, на к<отор>ом сидели когда-то Вы. Поклон Вашей жене. М<ожет> б<ыть> мы уедем и тогда пришлем Вам прощальное письмо под названием «Последний день Трущобы».

М<арина> сейчас говорит мне смешные куски из «Егорушки». — Е<вгений> Л<ьвович>! Если у Вас будет сын, то назовите его Егорушкой, в честь Марининой поэмы, а если дочь — то в честь Марининой жизни (Марининой лучшей поэмы) — Мариной. — Прабабушка Скрябиных, когда Б<орис> приходит с топором, вздыхает — «что рубит-то — хорошо, да уж лучше бы без топора как-нибудь… А то — всё думается — рассердится.» <…>

Марина Цветаева — Борису Бессарабову [50]

31-го русского января 1921 года. <31/12 февраля>

Борюшка!

Вот Вам занятие на дорогу: учитесь читать почерк так же как душу — тогда нам с Вами никогда не расстаться.