Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов - [38]

С тех времен и до конца существования Вооруженных Сил СССР строительные батальоны укомплектовывались переменным составом в основном из числа призывников, по целому ряду статусных характеристик не подходящих для службы в строевых частях. Среди прочих критериев были низкий образовательный уровень призывников, не позволявший им служить в технических родах войск, непригодность к службе в строевых частях по состоянию здоровья, наличие судимостей (условных, снятых и пр.), слабое знание русского языка представителями некоторых народов Средней Азии и Кавказа и т. д. Только небольшой процент призывников, имеющих дефицитные строительные специальности, целевым образом направлялся из военкоматов в эти части. Даже несмотря на то, что данными частями было выстроено значительное количество важнейших военных объектов, жилых городков, военных предприятий, отношение военнослужащих строевых частей к ним не изменилось и в последующие десятилетия.

Таким образом, несмотря на изменения ситуации в стране маргинальный статус тылоополченцев-стройбатовцев не претерпел существенных изменений. Менялась только социальная «маркировка» «контингентов». Если в 1930-е гг. в т. о. набирали маргиналов — «лишенцев» из числа «социально-чуждых» или «социально-опасных элементов», то затем в строительные батальоны направлялась масса имевшейся в обществе молодежи, именованной теперь «социально неблагополучной».

Подытоживая в целом процесс создания и функционирования тылового ополчения как одной из подсистем принудительного труда в СССР, необходимо отметить следующее. Тыловое ополчение на разных этапах строительства советского государства создавалось и использовалось большевистским режимом как инструмент для решения конкретных военно-политических и социально-экономических задач. Поэтому его трансформации из действующего военизированного производственного объединения (Гражданская война) в формальную стадию (1925–1930 гг.), когда оно сохранялось как мобилизационный резерв на случай войны, и восстановление (в 1930 г.) в качестве одной из подсистем принудительного труда обусловливались изменением военно-политической и экономической ситуации в стране и изменяющимися в этой связи приоритетными задачами.

Поскольку тыловое ополчение комплектовалось в основном из числа граждан, лишенных избирательных прав, то эволюция государственной политики по отношению к тылоополченцам, развитие соответствующей законодательной базы находились в неразрывной связи с возникновением и эволюцией в советском государстве института «лишенчества», с учетом перспектив утилитарного использования трудового потенциала «лишенцев» призывных возрастов. Почти семилетний период существования в СССР тылового ополчения как гибридной структуры, наделенной признаками и милитаризованной, и производственно-экономической организации, позволяет говорить о том, что данный феномен оказался весьма органичным для сталинской системы, фундаментом которой являлся тип мобилизационных отношений и связей между властью и обществом, менявший свои формы в зависимости от целей и задач, считавшихся приоритетными в конкретные моменты времени. Утилитарное использование труда частей т. о. в невоенное время в интересах обеспечения общеэкономического «скачка», а не только для создания военно-оборонной инфраструктуры, может интерпретироваться следующим образом. Формально гражданские ведомства, получая «на откуп» ресурсы т. о., решали тем самым задачи форсированного наращивания военно-промышленного потенциала. Тылоополченцы оказались оптимальным, хотя и ограниченным, «контингентом» рабочей силы для решения тактических экономических задач в отдельных, как правило, трудодефицитных регионах. Государство в данном случае не делало разницы между использованием мобилизационно-милитаризированного труда для обеспечения устойчивого роста добычи угля на шахтах Кузбасса и для строительства стратегических дорог на Дальнем Востоке.

Минимизация затрат на содержание тылоополченцев и «борьба за самоокупаемость» частей т. о. выступали единственными чисто экономическими по форме основаниями для функционирования последних. На деле здесь доминировали внеэкономические регуляторы «кнута и пряника» в форме угрозы военных судов за дезертирство из частей и процедуры восстановления тылоополченцев в гражданских (избирательных) правах. Досрочное восстановление в правах формально и фактически ничем не отличалось от стимулирования мотивации труда спецпереселенцев и заключенных (условно-досрочное освобождение в последнем случае). Гораздо более глубокой и долговременной по своим последствиям и значению являлась деформация ценностных ориентаций самих тылоополченцев. Адаптация к тяжелым условиям труда и быта, недостаточно развитой социально-культурной инфраструктуре, издевательствам комсостава и работодателей неизбежно влекла за собой формирование конформистского типа сознания и поведения в среде тылоополченцев. Как показывает анализ документов, активизм и «ударничество» выступали не как органичное движение, а более как защитная форма существования в весьма экстремальных условиях жизнедеятельности тылоополченцев. Весомым доказательством тому может служить отсутствие какого-либо группового или индивидуального стремления «осесть» в местах прохождения службы после ее завершения и, тем более, желания остаться служить в данных частях уже на условиях найма. Унификация труда, мотивации к нему и стандартизация поведения — такова цель сталинской системы, вполне реализованной в модели тылового ополчения 1930-х гг.