Марфа окаянная - [71]
Размеренно, не переставая, бил Вечевой колокол. На Ярославовом дворе становилось всё больше народу. В Вечевой палате уже засели посадники, кончанские старосты, тысяцкие. Накануне возвратился гонец к Казимиру, вынужденный из-за размирия с Псковом ехать за помощью к королю через земли немецкого Ордена. Гонца по повелению магистра задержали, протомили в неизвестности несколько дней и завернули обратно, так и не пропустив к Казимиру.
— Немцы-то вон чего устрашились, — проворчал старый посадник Офонас Олферьевич. — Что, мол, москвичей разбив, усилимся мы и Ордену грозить начнём. А мы вона как усилились...
Тысяцкий Василий Есипович сказал взволнованно:
— Нового гонца снарядить срочно следует. Да разъяснит пущай магистру, что коли торговый суд наместник великокняжеский начнёт вершить, то и немецким купцам не будет ни проку, ни выгоды.
— Гонец, он пущай себе скачет, конечно, — заговорил Василий Ананьин. — А город-то оборонять уже нать готовиться. Не сегодня завтра москвичи подойдут.
Ананьин, не успевший ещё отдохнуть и привести себя в порядок после Шелони, был слегка ранен в левую руку и поддерживал её на весу правой. Захария Овин с неприязнью взглянул на него.
— Не о том баем. Отпускного-то сколь запросит великий князь? Теперь поболе, поди, чем до позора нынешнего.
— Вот-вот, — поддержал его Яков Короб. — Славно повоевали москвичей, неча сказать! Посольство нужно представительное составить, дары приготовить...
— Да ведь чем лучше город укрепим, тем легче откупимся! — хлопнул Ананьин по столу здоровой ладонью. — Как не уразумеешь ты, Яков Александрыч, этого! Словно чужим голосом поёшь. — Он покосился на Овина. — Про Двину ещё неведомо, как там Шуйский с нашими. Что замолчали все? Ужель руки совсем опустили?
Он оглядел Вечевую палату. Все хмуро молчали. Захария Овин усмехнулся и погладил бороду.
— Оно, конечно, и покричать хочется, и погорячиться, и по столу рукой ударить. После драки-то чего ж руками не помахать, теперя не страшно.
Ананьин вскочил, гневно глядя на Овина, сжал кулак здоровой руки так, что костяшки хрустнули.
— А откупаться всё равно придётся, — спокойно продолжал Овин. — Время тянуть — себе в убыток. Семь-восемь тыщ великому князю собрать надобно, менее, думаю, не примет.
— Эк завернул! — раздались голоса. — Да и даров считай тыщи на полторы! Размахнулся!
— Тебе, Захария, что сотню рублёв, что тыщу отвалить — всё одно, не обеднеешь! — взволнованно воскликнул Иван Лошинский. — А мне как быть, к примеру, коли вся моя вотчина москвичами повоёвана да пожжена? А у кого под Волоком, под Торжком, под Русою, тем как?
— На городскую казну рассчитывать неча, — подал голос новый степенной посадник Тимофей Остафьевич[62]. — Ратью вся съедена. Хлеба купить не на что!
— А поскрести ежели, то, может, и осталось что в казне? — возразил Яков Короб. — Да владыку потрясти? А то и ещё кой-кого...
— Ты о ком это? — не понял Василий Ананьин.
— Аль не известно, кто боле всех подстрекал супротив Москвы выступить?..
— На Марфу указуешь? — изумился Ананьин. — И не совестно же тебе, сам же у ней пировал! Да зять же твой у Ивана в плену! Уж как и назвать тебя после этого, не знаю!
— Имени, однако, я не произносил, — запротестовал Короб. — Мало ли виноватых...
В разговор вмешался Дмитрий Михайлов из славенских житьих:
— Пока вы тут виноватых ищете, народ на площади ждёт, что решим. Что людям скажем? Что, мол, понапрасну на битву их водили, что зря мужи новгородские посечены да пойманы? Так, что ль?
— За такие слова нас самих с Великого моста в Волхов побросают, — вымолвил Василий Есипович и добавил со вздохом: — Эх, Иван Лукинич был бы жив, сумел бы слово найти. Таких посадников не будет боле в Новгороде Великом...
Тимофей Остафьевич, раздражённый невольным сравнением себя со своим знаменитым предшественником, заявил громко:
— Порешим так. Посольство к Ивану снаряжаем самое достойное. И Феофил тоже ехать должон. Город следует укрепить, не от москвичей, так от плесковичей тех же, как ни обидно сие нам. Слыхивал уже, что те пушки с собой везут. О выкупе опосля поговорим, после посольства виднее будет. Так баю?
Никто не пожелал ему возразить.
Поздним вечером в людской терема Борецких остались лишь Никита да Настя, остальные разбрелись спать, измотанные и издерганные за этот тяжёлый день. У них ещё не было возможности переговорить между собой, Никита вообще отмалчивался сегодня, хмуро и коротко отвечал на вопросы любопытствующей челяди, смотрел в землю. Он умом понимал, что ничем не мог помочь Дмитрию Исаковичу более того, что уже сделал, — охранял от мечей, уберегал от стрел. Он ворчал про себя на показную храбрость Дмитрия, бросавшегося на врагов, не считаясь с их количеством. Будто в одиночку хотел битву выиграть. Драться-то полез, а драться-то и не умеет, ни гибкости, ни увёртливости в нём нет, одного москвича только копьём поразил, да и то потому, что тот не ожидал такого безрассудства от воеводы новгородского: лучший полк прямо в ловушку повёл — та и захлопнулась. Чем дольше думал Никита о недавнем сражении, тем сильнее росло в нём недовольство ратными воеводами. На что надеялись они, посажав на коней столько неумелых, не приспособленных к ратному делу людей? Числом ошеломить хотели москвичей? Ему до слёз было жаль и седовласых, и совсем ещё юных ополченцев, которые были обречены на гибель, не умея ни нападать, ни защищаться. Как мешали они друг другу, толкались, вязли в песке, с коней падали, будто жёлуди с ветви, которую ветер тряхнул!.. Дома бы остались, проку больше было бы. Кто за их гибель ответит перед Господом? Бояре высокие и ответят, Дмитрий Исакович в том числе. Но как ни бранил Никита воевод, как ни пытался объяснить себе причины поражения, чувство собственной вины всё равно не отпускало. На лбу остался красноватый след от плети, которой Ваня его стеганул. «И правильно, и поделом мне, — думал Никита. — И то сказать — чего вернулся, живой, здоровый, без единой царапины?..» И ещё одни неприятные мысли не давали ему покоя, как ни гнал он их, — о тех, кого он собственноручно зарубил. Было их четверо, и лицо каждого запомнилось, так и представляются, как закроешь глаза. Он не раскаяние испытывал (если б не он их, они его, тут простой расклад), а тяжесть нудную в груди и в голове. В течение дня несколько раз подмывало меч вынуть из кожаных ножен и вытереть в который раз зелёным пучком травы, выдранной вместе с землёю.
Огромная, вполнеба, туча приползла с востока, но пролилась на Синегорье не благодатным дождем, а песком пустыни, уничтожающим все живое. И вновь князь Владигор вынужден вступить в поединок с повелителем Злой Мглы. Лишь ему по силам спасти от гибели Братские княжества и весь Поднебесный мир. Ему да еще маленькому мальчику, о существовании которого и сам Владигор до поры не ведает.
«Стать советским писателем или умереть? Не торопись. Если в горящих лесах Перми не умер, если на выметенном ветрами стеклянном льду Байкала не замерз, если выжил в бесконечном пыльном Китае, принимай все как должно. Придет время, твою мать, и вселенский коммунизм, как зеленые ветви, тепло обовьет сердца всех людей, всю нашу Северную страну, всю нашу планету. Огромное теплое чудесное дерево, живое — на зависть».
Артур Конан Дойл (1859–1930) — всемирно известный английский писатель, один из создателей детективного жанра, автор знаменитых повестей и рассказов о Шерлоке Холмсе. В двенадцатый том Собрания сочинений вошли произведения: «Письма Старка Монро», «Дуэт со случайным хором», «За городом», «Вокруг красной лампы» и циклы «Романтические рассказы» и «Мистические рассказы». В этом томе Конан Дойл, известный нам ранее как фантаст, мистик, исторический романист, выступает в роли автора романтических, житейских историй о любви, дружбе, ревности, измене, как романтик с тонкой, ранимой душой.
Повесть приморского литератора Владимира Щербака, написанная на основе реальных событий, посвящена тинейджерам начала XX века. С её героями случается множество приключений - весёлых, грустных, порою трагикомических. Ещё бы: ведь действие повести происходит в экзотическом Приморском крае, к тому же на Русском острове, во время гражданской войны. Мальчишки и девчонки, гимназисты, начитавшиеся сказок и мифов, живут в выдуманном мире, который причудливым образом переплетается с реальным. Неожиданный финал повести напоминает о вещих центуриях Мишеля Нострадамуса.
Эта книга — автобиографическое повествование о дружбе двух молодых людей — добровольцев времен Первой мировой войны, — с ее радостью и неизбежным страданием. Поэзия и проза, война и мирная жизнь, вдохновляющее единство и мучительное одиночество, солнечная весна и безотрадная осень, быстротечная яркая жизнь и жадная смерть — между этими мирами странствует автор вместе со своим другом, и это путешествие не закончится никогда, пока есть люди, небезразличные к понятиям «честь», «отечество» и «вера».
Одна из повестей («Заложники»), вошедшая в новую книгу литовского прозаика Альгирдаса Поцюса, — историческая. В ней воссоздаются события конца XIV — начала XV веков, когда Западная Литва оказалась во власти ордена крестоносцев. В двух других повестях и рассказах осмысливаются проблемы послевоенной Литвы, сложной, неспокойной, а также литовской деревни 70-х годов.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Автор книги Борис Алмазов не только талантливый писатель, но и известный деятель казачьего движения , атаман. Поэтому в своем новом романе он особенно колоритно и сочно выписывает детали быта казаков, показывает, какую огромную роль сыграли они в освоении сибирских пространств.
Роман Александра Бородыни «Крепостной шпион» — остросюжетный исторический детектив. Действие переносит читателя в российскую столицу времён правления императора Павла I. Масонская ложа занята поисками эликсира бессмертия для самого государя. Неожиданно на её пути становится некая зловещая фигура — хозяин могучей преступной организации, злодей и растлитель, новгородский помещик Иван Бурса.
В увлекательнейшем историческом романе Владислава Романова рассказывается о жизни Александра Невского (ок. 1220—1263). Имя этого доблестного воина, мудрого военачальника золотыми буквами вписано в мировую историю. В этой книге история жизни Александра Невского окутана мистическим ореолом, и он предстаёт перед читателями не просто как талантливый человек своей эпохи, но и как спаситель православия.
Иван Грозный... Кажется, нет героя в русской истории более известного. Но Ю. Слепухин находит новые слова, интонации, новые факты. И оживает Русь старинная в любви, трагедии, преследованиях, интригах и славе. Исторический роман и психологическая драма верности, долга, чувства.