Марфа окаянная - [33]

Угощения, подававшиеся к столу, — их появлению неизменно предшествовали трубачи — лежали на огромных блюдах в большом изобилии. Спереди, как это делается у нас, были положены ножи. Мы оставались за столом около двух часов. И снова его величество беспрестанно расспрашивал меня о моём путешествии, и я полностью удовлетворил его любознательность».

Амброджо Контарини.

Рассказ о путешествии в Москву

«А когда все замолчали, прослезился пресвятой старец и заплакал. Князь и митрополит очень удивились этому, желая узнать от него причину плача его. Он же сказал: „Никто не обидит такое множество людей моих, никто не смирит величия города моего, если только не раздерут их усобицы, не погубят их раздоры, не разведёт их коварный обман, не развеет их зависть и хитрость"...»

Повесть об Ионе,

архиепископе Новгородском

икогда ещё Ваня не пользовался такой свободой, как в начале нынешней весны. О нём, казалось, забыли, не донимали ни наставлениями, ни учением, ни нежностями. Взглянет матушка рассеянно с крыльца и, помолчав, воротится в терем — жив, здоров сынок и ладно. Бабушка часто отлучалась на весь день из дому, возвращалась усталая и рано ложилась. Все тогда — от дворни до Олёны — ходили на цыпочках, не до Вани. А то к ней приезжали и засиживались допоздна старейшие бояре, непременные гости недавних пиров.

Пиры закончились, ни одного не было с Рождества, с тех пор, как батюшка уехал. И вот не воротился по сию пору.

Дмитрию Исаковичу и раньше не часто удавалось побыть с сыном, всё отвлекали дела посадские, неотложные. Сколько раз обещал себе и Капитолине, что через день-два освободится, займётся с Ваней чем-нибудь, на охоту свозит или на Торг. Да куда там! Новые хлопоты накатывались, неотложней прежних.

Ваня этих редких минут общения с отцом ждал с нетерпением, держал их в памяти долго. Он беззаветно любил отца, гордился им, невольно перенимал его манеру гордо вскидывать голову, ходить бесшумно и быстро пружинистым шагом, не горбясь сидеть в седле.

В Кракове отец. Верно, любуется им сейчас польский король Казимир, приглашает остаться советником королевским, богатые города и много золота обещает, подарить. Но отвечает ему отец: «Не могу, честный: король, не нужны мне иные города, окромя Великого, Новогорода, ждёт там меня сын Иван Дмитриевич, добрый молодец, дороже он мне любого золота!..»

Простуженный Васятка выглянул на крыльцо. Давеча, набегавшись, зачерпнул воды из кадки да прямо с льдинками и попил. Васятка заулыбался, увидев Ваню, пошёл к нему, но выскочила следом нянька, запричитала, заохала и увела его обратно в дом.

«Скучно Васятке», — подумал Ваня. И у него отец уехал — Обонежье от московских воев оборонять. Уезжал с пышностью. Бабушка Марфа самолично сына снарядила, всё проверила — от кольчуги кованой и стальных наручей до конской подпруги. Перекрестила, поцеловала в лоб. Запричитала Онтонина, обняла красный сапог вскочившего в седло мужа. Слезливо и деланно громко заныли бабы из челяди.

Конь под дядей Фёдором горячий, нетерпеливый, как и он сам. А всё ж фыркнул, прянул в сторону, проходя мимо Вани с Волчиком.

   — Ванька, гляди за ним! — крикнул Фёдор с досадой. Затем усмехнулся: — Вернусь, шкуру на шапку отдам!..

Волчик стал уже ростом со среднюю собаку. От Двинки давно отняли его, живёт в отдельной будке, гремит цепью, щерится на всех, одного Ваню только и признает, подпускает к себе, позволяет ерошить жёсткую серую шерсть.

Настя, давая Ване кости на поварне, ворчит:

   — Зверюгу-то какого отрастил, всех пугат! Ну и куды его? Куды денешь-то потом?

Ваня и сам не знает. Пусть себе живёт. У одних сторожевые псы, а у него будет сторожевой волк. Только на шапку он Волчика ни за что в жизни не отдаст.

Никита изготовил Ване лук из кленового дерева. На концах рога из бычьей кости. Шёлковая тетива натянута туго, аж звенит, как тронешь. Стрелочки камышовые, просушенные над огнём, с лебяжьими пёрышками и острыми железными наконечниками. Настоящие! Колчан тоже настоящий, из телячьей кожи, обтянутый камкой.

Никита обучает Ваню лучному искусству. Поставил в дальнем конце двора крепкую тесовую доску, очертил на ней головешкой чёрный круг.

Ваня в десяти шагах от мишени вскидывает лук, натягивает тетиву со стрелой, и та падает плашмя на землю, не долетев до доски.

   — Локоть левый не топырь, — подсказывает Никита. — Пальцы сжимай крепче.

Ваня изо всех сил сжимает пальцы, выстреливает. Звенит тетива. Стрела своим оперением больно обжигает Ване пальцы и падает в трёх шагах от него.

   — Ну вот, опять спорол! — огорчается Никита.

   — Кривой лук ты сделал! — топает Ваня ногой и в гневе ломает об колено стрелу.

Никита качает головой.

   — Ай-ай-ай! Как небережно! Сказку о Михайле Казаринове, что я тебе сказывал, совсем, видать, забыл.

   — Каку таку сказку! — ворчит Ваня, насупясь. — Ничего ты мне не сказывал!

   — Забыл, забыл, — вздыхает Никита и начинает нараспев:

— Ещё с ним тугой лук разрывчатой,

А цена тому луку три тысячи,

Потому цена луку три тысячи:

Полосы были булатныя,

А жилы олень сохатныя,

И рога красна золота,

А тетивочка шёлковая,

Белого шёлку шамаханского;