Марево - [8]

* * *

Весь день Тоне не по себе.

Слонялась по двору среди мух, кур. Земля на дворе от помоев, помета — скользкая. Следом идет старый поп. Жужжит все свое нудное. Наконец, отстал…

Возвращаясь из коровника, Тоня заметила дверь в погреб открытой, подошла прикрыть. А из нее необычно быстро выбежал поп, рот полон, руки в твороге. Вытирая их о порыжелую ряску, оставлял на ней белые пятна. И достанется бате за сворованный творог!

Часа три просидела в комнате, тупо смотря в угол. Когда солнце спустилось к западу, наконец, вышла на крыльцо.

Вера сидит на ступеньках. Заедает хлебом молоко и беседует с зашедшим Шильдером. У последнего длинная шея с большим кадыком, на ногах обмотки.

Показывая, на Тоню, Вера волнуется:

— Разве можно жить без дела! ни к чему интереса… На что себя готовишь? Нельзя, Тоня, жить в ожидании, чтобы тебя кто-нибудь взял замуж. Подумай, работы угол непочатый…

На разговор выходят обе племянницы. Они в папильотках, поэтому, несмотря на жару, головы повязаны. Шильдер козыряет — бывший кавалерист не забыл свои повадки, сидя в кассе. Говорит он быстро, перебивая себя, собеседника:

— Нет, Вера Алексеевна, вы неправы, это судьба, фатум… Говорят, существует — виноват, я прямо — охота за женщиной. Ерунда. Есть охота за мужчинами. Женщина — что? самка, сидит пауком по середине тенет, охотится. А те, болваны, попадаются. Отсюда все наши несчастья, т.-е. что шармом называют: семья, дети, уют — весь женский арсенал, т.-е. наши враги… Через двести лет, когда женщины войдут в силу, нас запрячут в клетки и будут выдавать по талонам. Я, виноват, не верю женщине — она хитрая.

— Что у вас в мешке? — прерывает племянница.

— Я с самогонкой из Бычачьего. Там особую варят… Вот, посудите сами, Вера Алексеевна, месяц назад, как раз в Бычачьем, зашел один к бабе за самогоном. Задрался с ней — мужика дома не было, в поле, что ли… ругались, понимаете, не больше обычного. Только девке — она на печке лежала — слушать надоело. Ну и хватила его топором.

— И потом? — спросила Тоня.

— Ничего, сволокли в овраг…

Торопясь, уронил мешок и выругался.

— Par bleu… простите, очень испугался, разобью…

Опять торопясь, взвалил на плечо и ушел.

Вера прошла к себе, за ней Тоня. Пора спать.

Тоня:

— Зачем, Вера, ты меня судишь? Сама была замужем…

— Да, и целых два раза.

— Вот видишь… Ты расходилась с ними?

— Нет, умирали. Один от апендицита, другой два года назад от тифа. Но это, Тоня, не то… у меня было на втором месте. Главное, работа. Впрочем я тебе моей жизни не навязываю; может-быть, она и не задалась. Но нельзя без любопытства жить. А то какая разница между твоей теткой и наседкой, Буренкой? Прости, я не вижу…

Собралась с силами для ответа:

— Не умею иначе — живу, как живется. По-заученному нельзя жить.

Вздохнув, замолчала и стала раздеваться. Вера подошла, оглядела всю внимательно:

— Да, правда… ты, как бы сказать, наливная… Тебе сколько лет?

— Двадцать.

— Мне тридцатый. Шутка ли: десять лет разницы. Может-быть, на твоем месте я по-твоему бы рассуждала.

Тоня слушает слова Веры и нет. Подошла к окну, распахнула его, душно в комнате. За окном тоже душно, но легче, когда ветерок есть. Темная ночь, такая жуткая, манящая. Высунулась вся в окно. Кажется, рядом кто-то, рукой подать — здесь ждет, зовет. Объяснить разве это Вере, если она через свои очки, говорит, никогда звезд не видела!.. Так и есть, спит уже. Окликнула:

— Вера!

Молчит. Тоня сидит, опустив голову на подоконник. Потом, точно не по своей воле вылезла из окна во двор, вышла осторожно за ворота и пошла. Кругом ночь лежит, степь в ней тонет. Надо Верины слова обдумать. И она идет…

Будто случайно, но идет она в этот поздний час к деду. Прямо чуть белеет дорога, по сторонам черно. Где-то однообразно кричит ночная птица, не то скрипит журавль, не то вдали едет телега. На бахчах местами костры, доносятся голоса — вечерний воздух.

Наконец, знакомый сворот. У костра дед и еще чья-то спина. Как-будто Василий — не разобрать. Тоня опустилась в канаву и ждет, а чего — сама не знает. Верно, луну, чтобы та, поднявшись, осветила обратный путь.

У костра едят. Вот кончили. Василий — это он — прикуривает от уголька и идет с собакой к дороге…

Тоне страшно.

— Василий! — окликает она и сразу понимает, что этого делать не следовало.

— Кто звал? — спрашивает тот, подходя, — да, ну! попова барышня. Во… как попала?…

Сел рядом.

— Хорошо, что пришла. Очень хорошо. Ты мне очень нужна. Понимаешь? во…

Показал на горло. Прислушался — издалека слышен лошадиный топот:

— Пойдем в сторону, еще заметят. Каюк будет.

Пошли, молча, временами прижимаясь друг к другу, спотыкаясь об арбузы. Дед попрежнему сидит у потухающего костра.

— Ты чего там? — окликает Василия.

— Ничего…

Собака, отстав, подбежала к старику. Когда отошли вглубь, где кончилась бахча и стоял стог сена, Василий, сжав руку, потянул вниз. Машинально слушаясь, Тоня опустилась. Василий быстро, прерывчато заговорил в самое ухо:

— Зачем пришла? А, зачем? Хочешь, скажу…

Все продолжал невнятно говорить… Тоня еще отбивалась, просила, но тихо…

— Молчи… смотри, дед услышит. Он снохач, даром что старик… Молчи, хуже будет…