Маресьев - [24]

Первым в списке персоналий для этого разговора у шефа числился как раз Алексей Петрович Маресьев, я получил его реквизиты и телефоны.

В тот же день созвонился с секретариатом Советского комитета ветеранов войны и договорился о встрече.

Задание казалось мне несложным. А что, строкаж небольшой, тема — актуальная, какие проблемы? Мы как раз выводили из Германии свои войска, наш Президент обнимался с канцлером, немцы слали нам гуманитарную помощь. Весь западный мир дружелюбно улыбался нам, хлопал нас по плечу и, как заклинание, твердил новое и такое полезное слово „перестройка“. Разговор с моим героем представлялся мне простым и недолгим.

Но он оказался еще короче, чем я предполагал.

Когда я вошел в кабинет, Алексей Петрович поднялся навстречу, пожал руку: темный костюм, седина, звезда Героя… Не тратя впустую время, я вкратце изложил нашу общую с ним задачу. Мол, трагедия войны канула в Лету, теперь мы друзья, они дают нам еду и деньги, а мы берем, едим и тратим. Пора все простить друг другу и забыть, забыть навсегда.

И тут Маресьев, тот самый, повесть о котором все мы в детстве и юности читали, о ком сочинения писали „Настоящий человек. Кто он сегодня“, жестом прервал меня.

— Ничего я им не простил. И ничего не забыл.

Слова прозвучали глуховато, но твердо. И я понял, что интервью сорвалось. Когда я докладывал о нашем разговоре шефу, тот, как мне показалось, ничуть не удивился. Просто дал мне еще три фамилии со словами „эти не откажутся“…

С того дня прошло тридцать лет. Много персонажей промелькнуло перед нами, разных… Да и сами-то мы, еще те герои — искренне и не искренне менялись точки зрения, убеждения обзывались заблуждениями, дифирамбы пелись — фальшивые и от души. За что-то теперь стыдно, от чего-то страшно.

А вот та встреча не забылась, впечаталась в память. Встреча с Настоящим Человеком».

Однако вернемся в жаркое лето 1941 года. Положение на фронте становилось все тяжелее. Части Красной армии, несмотря на мужество и героизм солдат и офицеров, продолжали отступать. После многодневных, ожесточенных боев, сообщалось в сводках Совинформбюро, наши войска оставили Кривой Рог, Запорожье, Херсон, Днепропетровск… Ухудшающаяся с каждым днем обстановка никак не вязалась со словами бодрой песни братьев Покрасс и В. И. Лебедева-Кумача, которую еще недавно распевала чуть ли не вся страна:

Мы войны не хотим, но себя защитим —

Оборону крепим мы недаром.

И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом!

С отходом войск Южного фронта менял места базирования и 296-й истребительный полк. И довольно часто: Кривой Рог, Никополь, Мокрое, Екатериновка, Большой Токмак, Ново-Николаевка, словно в калейдоскопе прокручивались населенные пункты. Не успевали обжиться на одном аэродроме, как нужно было перебираться на другой.

В конце августа на очередном аэродроме вообще не задержались, поскольку попали под сильнейший бомбовый удар люфтваффе. Сразу шесть бомбардировщиков «Хейнкель He.111» под прикрытием трех истребителей «Мессершмитт Ме.109» неожиданно вывалились из облаков и сделали заход в створ стоянки наших самолетов. Шла как раз их заправка. Посыпался град бомб, напоминающий чем-то топот бегущего по степи дикого конского табуна. Земля застонала, заходила ходуном. Летчики и техники, оглушенные воем бомб и ревом моторов, бросились врассыпную по щелям, дренажным колодцам, рвам — кто куда успел спрятаться. Маресьев залег в небольшом ровике. Страшные султаны взрывов сотрясали воздух, вверх летели комья вывороченной земли, горели автомашины, строения, в небо поднимались клубы дыма…

Несколько человек из числа инженерно-технического состава, не выдержав этой адской бомбежки, оставили укрытие, но тут же попали под россыпь смертельных осколков и пуль. Когда бомбежка закончилась, перед глазами предстали ее жуткие последствия: глубокие воронки, исковерканные автомашины, вырванные с корнем деревья… Но больше всего Маресьева потрясла картина, врезавшаяся в память на всю жизнь: из топливозаправщика льется бензин, а рядом — шофер без верхней части туловища… Из самолетов серьезно пострадал лишь один И-16. Часть крылатых машин, к счастью, находилась в это время на боевом задании. Но летное поле было настолько вздыблено воронками, что не подлежало быстрому восстановлению. Поэтому полку пришлось менять место базирования.

Маресьеву и его товарищам в этом отношении было проще: перелетели на ближайший аэродром — и дальше можно воевать! Инженерно-техническому составу кочевать было куда сложнее. «Технарям» приходилось автотранспортом, а иногда пешком добираться до новых аэродромов по забитым войсками и беженцами дорогам. В пути попадали под бомбежки, а нередко случалось, что напарывались на диверсантов или передовые немецкие части. До прибытия «технарей» Маресьеву и другим летчикам самим приходилось обслуживать крылатые машины. Но Маресьеву к этому было не привыкать — еще с аэроклубовской поры он знал в самолете, что называется, каждый винтик и каждую гаечку.

В разгар боев в жизни Маресьева произошло большое и важное событие — его приняли кандидатом в члены ВКП(б). Партийное бюро полка посчитало, что Маресьев достоин быть коммунистом. Созвали собрание. Партсобрания тогда проходили накоротке — долго заседать не позволяла боевая остановка. А документы принятым в партию часто выдавали прямо на аэродроме: у стоянок самолетов, у капониров, перед боевым вылетом. Нередко иное собрание прерывалось привычной командой «По самолетам!» и, случалось, заканчивалось уже не в полном составе: кто-то из летчиков не возвращался с боевого задания. Повестки дня тоже были лаконичны: «Пример коммуниста в бою», «О бдительности», «О повышении летного мастерства», «Коммунист всегда впереди»… Собственно, как и заявления вступающих в партию. В своем заявлении Маресьев написал: «Хочу лететь в бой коммунистом…» В тот же день он вылетел на очередную штурмовку.