Мао Цзэдун - [28]

Через двадцать лет Мао сказал Эдгару Сноу, что получил на свое обращение три с половиной ответа: три от молодых людей, позже оказавшихся «предателями и ультрареакционерами», а половину ответа прислал не желавший связывать себя никакими обязательствами юнец по имени Ли Лисань, ставший впоследствии лидером Коммунистической партии Китая и злейшим оппонентом Мао. В действительности же к нему обратились около десятка юношей, из которых и сложился небольшой кружок единомышленников. Вспоминал Мао о них так:

«Вдумчивые люди, вошедшие в эту крошечную группу, не тратили время на рассуждения о банальностях. Их слова и поступки всегда имели четкие мотивы. Членам группы было не до любовных интрижек: слишком критические стояли времена для болтовни о женщинах или личных проблемах, слишком велика была нужда в вооруженных знаниями умах… Вместо того, чтобы хвастаться победами над слабым полом, что среди сверстников считалось совершенно естественным, мои товарищи предпочитали обсуждать проблемы глобальные: натуру человека, вопросы общественной жизни, пути развития страны, мира — всей Вселенной!»

Под влиянием профессора Ян Чанцзи, ставшего в Японии убежденным сторонником здорового образа жизни, члены группы придерживались суровых спартанских правил. Каждое утро начиналось у колодца, где будущие борцы за процветание родины обливали друг друга ледяной водой. В дни каникул они отправлялись в длительные пешеходные прогулки:

«Мы шли вдоль городских стен, пересекали поля, поднимались в горы, преодолевали вброд водные потоки. Под проливным дождем снимали рубахи — это у нас называлось «принять душ». Раздевались в палящий зной — чтобы «принять солнечную ванну». Весной, когда начинали дуть пронизывающие ветры, мы кричали друг другу, что вентилируем легкие. Спали на голой земле в заморозки и купались в ноябре».

К профессору Ян Чанцзи Мао испытывал безграничное уважение. «Я никогда не смогу почувствовать себя равным ему», — признался он другу. Уважение было взаимным. «Очень трудно, — писал Ян в дневнике, — найти человека столь же интеллигентного и приятного, как Мао». В доме профессора по вечерам частенько собирался узкий кружок молодежи, обсуждавшей текущие события, и независимый, едва ли не волюнтаристский подход преподавателя к жизни, та значимость, которую он придавал человеческой личности, оказали на Мао исключительное влияние. Когда через несколько лет Ян Чанцзи умер, студенческая газета в некрологе напомнила о том, что Мао был одним из его любимейших учеников.

Но для большинства окружающих общение с двадцатилетним Мао представляло собой настоящее испытание. Упрямый, своевольный подросток из Шаошани превратился в способного, но крайне неуравновешенного молодого человека, который мучил самокопаниями себя и изводил перепадами своего настроения друзей. Он мог с сокрушением жаловаться на судьбу, не пославшую ему в жизни ни друзей, ни хороших учителей, а через минуту обратиться в письме к Сяо Юю со словами: «Тяжелые мысли множатся и… бередят душу. Не позволишь ли ты облегчать мне ее в наших разговорах?» Упрямство его не знало пределов даже в общении с теми, кого он уважал и любил: между ним и Юанем Бородатым как-то вспыхнула яростная перепалка из-за титульного листа студенческой работы, сменить который Мао категорически отказывался. А после спора с директором только усилиями нескольких ведущих преподавателей удалось предотвратить исключение строптивца из колледжа. В тщательно скрываемом от посторонних глаз дневнике Мао бичевал себя: «Нет в тебе дара смирения. Ты вечно дергаешься и вспыхиваешь как порох. Чувство стыда тебе неизвестно. Под приличной на первый взгляд внешностью кроется пустота. Честолюбие твое не знает пределов, тебя изводит похоть. Ты наслаждаешься сплетнями и слухами, тратишь силы и драгоценное время на бесплодное самолюбование. Ты подобен цветку, после которого ничего не остается, но себя ты убеждаешь в том, что несешь людям великолепные плоды. Это ли не позор?»

Мао жил в то время крайне экономно. Во время их первой встречи, вспоминал Сяо Юй, он увидел перед собой «высокого и нескладного юношу в довольно поношенной одежде, чьи парусиновые туфли срочно нуждались в починке». В то время, когда ровесники Мао вовсю экспериментировали с западной модой, его гардероб состоял лишь из синей студенческой формы, длинного серого халата с отстегивавшейся ватной подкладкой и пары мешковатых белых брюк. На еду Мао тоже не обращал особого внимания: сумма, которую присылал ему отец, едва ли превышала 25 долларов в год. Такая непритязательность объяснялась отчасти примером одного из любимых учителей, Сюй Тели, который в отличие от коллег не только никогда не пользовался рикшами, но и вообще был воплощением скромности.

Из небольшого бюджета выкраивались деньги на покупку газет и журналов, причем расходы эти составляли, по оценке самого Мао, около половины его доходов. Однокурсники помнили, как он часами просиживал в библиотеке, выписывая на длинные ленты газетных полей сведения о зарубежных странах и их лидерах.

Учился Мао весьма прилежно, но лишь по тем предметам, которые его интересовали. Он то приходил в восторг от содержательной лекции, то впадал в глубокое уныние по поводу узости собственного кругозора. Необходимость присутствовать на скучных занятиях бесила Мао: «Естественные науки меня не привлекали, я не обращал на них внимания и получал самые низкие оценки. Наибольшее отвращение вызывали уроки живописи с их обязательными натюрмортами, казавшимися мне лишенными всякого смысла. Я всегда старался побыстрее закончить незамысловатый рисунок и выйти из студии». Однажды Мао изобразил на листе полукруг, а под ним — прямую линию, что, по его словам, было иллюстрацией к сцене восхода солнца из поэмы Ли Бо