Мао Цзэдун - [251]

Ощущая приближение смерти, Мао уже почти не сомневался в том, что делу «культурной революции» не суждено пережить его надолго. Сердце еще надеялось, но сохранившая ясность мышления голова знала: если что-то и будет спасено, то сущность великой идеи уйдет вместе с ним.

Самовлюбленная и бесчувственная Цзян Цин подтверждала его опасения.

Председателю всегда удавалось обуздывать непомерное честолюбие радикалов. Его основной соперник Дэн Сяопин ушел в глубокую тень. Е Цзяньин, ближайший сторонник Дэна, оставаясь министром обороны, фактически утратил повседневный контроль за работой Военного совета. Хуа Гофэн был достаточно гибок, чтобы за издержки поддержания непрочного баланса сил платила в основном старая гвардия.

Однако Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, гордые сознанием силы и собственной значимости, были абсолютно не заинтересованы в создании какого бы то ни было тактического альянса. Цзян уже видела себя Председателем партии, «красной императрицей», подобной супруге Лю Бана — основателя династии Хань, занявшей после смерти мужа его престол. Чжан станет ее первым министром, а главой государства они сделают Ван Хунвэня. Хуа Гофэн, «обходительный мужчина из того же теста, что и Маленков», как презрительно отзывалась о нем Цзян Цин, был серьезной помехой для всех троих. В течение всего лета, когда Мао уже не мог знать, чем занята его жена, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то ее контролировать, — Цзян Цин неустанно копала своему врагу глубокую яму.

Действия «красной императрицы» подтолкнули Хуа в объятия ее противников. В июле, после того как Цзян Цин пошла на него в открытую атаку на заседании Госсовета, Хуа Гофэн вместе с руководителем службы охраны Ван Дунсином уже обсуждал возможные пути избавления от злобной мегеры. Такой же разговор состоялся у Е Цзяньина с Не Жунчжэнем и группой высших армейских чиновников.

Независимо друг от друга они пришли к одному выводу: пока жив Мао, придется потерпеть.

2 сентября у Председателя произошел обширный инфаркт. Вечером 8-го числа члены Политбюро медленно прошли у постели Мао. Е Цзяньин уже приближался к двери, когда его вдруг окликнула Чжан Юйфэн. Глаза Председателя были широко открыты, он пытался что-то сказать, но из горла рвались лишь неясные хриплые звуки. Тремя часами позже, в первые минуты нового дня — 9 сентября — гордое сердце вздрогнуло. За пером кардиографа потянулась ровная линия.

Все закончилось.

ЭПИЛОГ

Переданная Пекинским радио весть потрясла страну. Души людей заполнили тяжелые предчувствия, не скорбь. Никаких эмоций, выплеснувшихся наружу в дни прощания с Чжоу Эньлаем. Смерть титана не вызывала ощущения потери.

Но история нечасто прячет все узлы своей тонкой вышивки вовнутрь. Кое-что Мао так и не успел довести до конца.

В ночь на среду 6 октября, ровно через четыре недели после смерти Председателя, Хуа Гофэн пригласил Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня на заседание Политбюро.

Первым появился Ван Хунвэнь. Ступив в зал здания Всекитайского собрания народных представителей, он увидел за столом Хуа Гофэна и Е Цзяньина. В этот момент из-за широкого занавеса к вошедшему приблизились подчиненные Ван Дунсина и под руки подвели его к столу. Хуа зачитал краткий текст: «В бессмысленной попытке подчинить себе партию и захватить власть… вы явились одним из организаторов антипартийного и антисоциалистического заговора, совершив тем самым тяжкое преступление. Центр постановил, что до завершения детального расследования вы будете находиться под стражей».

Та же процедура ожидала Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня. Часом позже в Чжуннаньхас арестовали Цзян Цин. Впоследствии ходили слухи о том, что, когда «императрицу» вели к двери, один из прислуживавших по дому мужчин плюнул ей в лицо.

Никто из четверых не пытался оказать сопротивления. Аресты не вызвали никаких беспорядков. Через месяц после ухода Мао великий эксперимент был завершен.

Ощущение чего-то подобного Председатель испытывал в начале 60-х годов, когда у него появились первые сомнения в преданности Лю Шаоци. Однако в то время Мао еще был полон уверенности: несмотря на любые препоны, триумф дела коммунизма неизбежен. «Если поколение наших детей пойдет за ревизионистами, — сказал он Центральному Комитету, — и, сохраняя видимость социализма, начнет строить капитализм, то тогда наши внуки поднимутся, чтобы свергнуть своих отцов. В противном случае массы их не простят». Через четыре года, летом 1966 года, Мао был уже не столь оптимистичен. Если к власти после его смерти придут «правые», писал Председатель, то «скорее всего» их режим окажется недолговечным: «Прикрываясь моими словами, «праваки» смогут на какое-то время подчинить себе общество, но «леваки» при помощи того же оружия свергнут их». В последние годы жизни и эта вера покинула Мао.

В чем-то провидческий дар Председателя был непостижимым. В течение двух лет после его смерти в стране велась настоящая «война слов», в ходе которой сторонники Хуа Гофэна и Ван Дунсина использовали труды Мао в борьбе с попытками жертв «культурной революции» объявить себя единственными законными хозяевами идеологического наследия вождя. Дэн Сяопин, реабилитацию которого Хуа все откладывал, но так и не смог предотвратить, и в самом деле сумел, сохранив «видимость социализма», построить, по сути, настоящий капитализм. Здесь Председатель не ошибся: Дэн был и остался «каппутистом». Придя к власти, он тут же начал по кирпичику разбирать выстроенную Мао систему, заменяя ее «диктатурой буржуазии». В недрах Коммунистической партии исподволь складывался класс цепких предпринимателей, заставивший-таки страну «сменить политическую окраску».