Мао Цзэдун - [14]
Но жители Шаошани знали обо всем этом крайне мало. В чайных домиках велись бытовые разговоры; те, кто умел читать, собирались у стоящих под навесами досок, где местные чиновники вывешивали обращения к народу. Через порт, расположенный в соседнем уезде Сянтань, проезжали торговцы из Кантона[10], Чунцина и Ухани, делясь, как в средневековой Европе, последними слухами. Но эти доходившие до крестьян слухи о восстании ихэтуаней были слишком неопределенными, а о нависшей над Китаем угрозе простой народ и не подозревал. Даже о последовавшей в 1908 году смерти императора в деревнях узнали лишь два года спустя.
Первое представление о серьезности стоящих перед страной проблем Мао получил, прочитав взятую у родственника книгу «Предупреждение старцу», написанную незадолго до японо-китайской войны шанхайским компрадором Чжэн Гуаньином. Автор настоятельно рекомендовал Китаю как можно быстрее вводить у себя последние технические достижения Запада. Телефон, пароход, железная дорога были выше понимания обычного деревенского жителя, не знакомого с электричеством и знавшего лишь силу собственных рук и тяглового скота. Описание заморских чудес разожгло воображение Мао, занятого в то время тяжким крестьянским трудом. Позже он согласится, что именно эта книга заставила его принять твердое решение продолжить свое обучение.
Чжэн Гуаньин резко осуждал отношение европейцев к китайцам в портовых городах. Он пламенно призывал к парламентской демократии, конституционной монархии, внедрению западных методов обучения, к реформам в области экономики.
И все же его идеи произвели на Мао куда меньшее впечатление, нежели попавшая в руки несколькими месяцами позже брошюра, где описывался процесс расчленения Китая европейскими странами. И через тридцать лет его память все еще хранила первую фразу: «Увы нам! Китай порабощен!» Брошюра рассказывала о японской оккупации Кореи и острова Тайвань, об утере империей своего влияния в Индокитае и Бирме. Читая, Мао испытывал те же чувства, что и миллионы молодых китайцев: «Будущее родины меня ужаснуло, я начал понимать, что помочь ей подняться на ноги — долг каждого».
Другим действенным для Мао фактором была набиравшая силу волна бандитизма и общественных беспорядков.
Предания «Речных заводей» о героических мятежниках Ляншаньбо, рассказы о тайных обществах, каравших зло и защищавших простой люд, привлекали Мао уже тогда, когда он еще только овладевал грамотой. Ими же зачитывались и шаошаньские одноклассники, пряча тоненькие книжечки под увесистыми томами классики в те моменты, когда рядом проходил учитель. Похождения любимых героев обсуждались со взрослыми, излюбленные страницы затирались до дыр, наизусть выучивались целые абзацы. Эти повествования оставили в душе Мао глубочайший след, и привязанность к ним он пронес через всю жизнь.
И все же куда более значимыми для формирования его взглядов были голодные бунты, начавшиеся в Чанша весной 1910 года. Годом раньше Янцзы дважды выходила из берегов, затопляя огромные площади рисовых полей в Хунани и Хубэе, причем последнее наводнение оказалось настолько внезапным, что «люди вынуждены были спасать свои жизни, не успев прихватить из дома даже одежду». Британский консул в Чанша, ссылаясь на подписанный обеими сторонами договор, опротестовал принятое губернатором провинции решение о сокращении вывоза риса в другие районы страны. К протесту присоединились многие местные помещики, видевшие в подступавшем голоде источник баснословных прибылей, — в начале апреля цена на рис повысилась в три раза. С мест губернатору слали сообщения, в которых говорилось о том, что «население вынуждено продавать детей и есть кору деревьев; обочины дорог завалены трупами, отмечаются случаи людоедства».
11 апреля покончили с собой жившие у Южных ворот города разносчик воды и его жена. Современник писал:
«С утра до вечера муж разносил по городу воду, жена и дети попрошайничали, и все же еды не хватало — слишком уж вздорожал рис. Однажды вечером бедная женщина обнаружила, что накормить детей в доме нечем. Тогда, сделав лепешки из глины, она со словами «Вот ваш ужин, испеките сами» протянула их малышам, после чего покончила с собой. Пришедший домой муж увидел, как дети пытаются поджарить в очаге потерявшие всякую форму комки. Лежавшая в углу жена оказалась мертвой. Мужу не оставалось ничего иного, как последовать за ней».
Распространившаяся по городу весть о самоубийстве подняла жителей на бунт. По воспоминаниям тогдашнего японского консула, он ничем не отличался от настоящей войны. Толпа у Южных ворот захватила начальника городской полиции и, возглавляемая несколькими помещиками-ксенофобами, начала громить принадлежавшую иностранцам собственность: вывозившую из города рис пароходную компанию, здания таможни, религиозные миссии, рассадники иноземной заразы — школы. К утру бунтовщики, число которых уже достигало 30 тысяч, вспомнив об обидчиках-соотечественниках, ринулись к дворцу губернатора, подожгли его и разрушили до основания. 17 зданий, имевших хотя бы какое-то отношение к заморским гостям, были снесены, а еще больше домов оказались серьезно изуродованными.
