Но тутъ раскрылась дверь во внутренніе покои и полный человѣкъ съ сѣдой бородою по пухлымъ фіолетовымъ щекамъ сдѣлалъ знакъ старому придворному.
— Негусъ просятъ тебя, — сказалъ старикъ и широкимъ жестомъ показалъ на дверь.
Коля вошелъ въ небольшую чистую комнату. Въ глубинѣ на стулѣ съ высокой спинкой и налокотниками сидѣлъ негусъ.
Въ дневномъ освѣщеніи, безъ окруженія пестро и парадно одѣтой свитой, негусъ казался простымъ и скромнымъ. Лиловый, расшитый по краю узкимъ золоченымъ узоромъ плащъ красивыми складками драпировалъ его стройное, худощавое тѣло. Большіе темные глаза смотрѣли на Колю съ ласковою привѣтливостью. При немъ былъ одинъ старый геразмачъ и дряхлый старикъ въ черной шерстяной шамѣ. Переводчикъ Маркъ сталъ въ сторонѣ, у окна.
Коля отвѣсилъ низкій поклонъ и остановился въ трехъ шагахъ отъ негуса.
— Я радъ видѣть тебя, московъ Николай, въ другомъ положеніи и не въ качествѣ обвиняемаго, — тихо сказалъ негусъ. Онъ говорилъ такъ отчетливо, что Коля понималъ его безъ переводчика. — Я радъ, что ты въ добромъ здравіи, и я пригласилъ тебя, чтобы пожелать тебѣ счастливаго пути.
Коля, молча, поклонился.
— Я разсмотрѣлъ ту бумагу, что находилась въ ящикѣ клада, зарытаго нашимъ другомъ, московомъ Петросомъ, и что адресована была на наше имя. Петросъ пишетъ намъ, что, если кладъ будетъ вырыт московомъ, который привезетъ съ собой «уракатъ» на его орденъ звѣзды Эфіопіи 3-й степени, пожалованный ему его величествомъ Менеликомъ II, то чтобы ему передать деньги, положенныя имъ на храненіе въ наше казначейство. Я сдѣлалъ распоряженіе, чтобы мой казначей и хранитель сокровищъ Даджа-Бальчи, передалъ тебѣ эти деньги.
Дряхлый старикъ въ черной шамѣ подошелъ къ Колѣ.
Негусъ нагнулъ голову, давая понять мальчику, что аудіенція окончена. Коля опять низко поклонился негусу.
— Да хранитъ Богъ Московію и да пошлетъ ей опять мудраго христіанскаго Джонъ-Хоя, — сказалъ, улыбаясь привѣтливой улыбкой, негусъ.
Коля вышелъ за старикомъ въ черной шамѣ.
Старикъ повелъ его какими то каменными переходами внизъ, и тамъ, въ подвалѣ съ арками, передалъ ему мѣшокъ золотыхъ французскихъ двадцати-франковыхъ монетъ и попросилъ его расписаться въ полученіи по нынѣшнему курсу стадесяти тысячъ французскихъ франковъ.
Съ этимъ мѣшкомъ на томъ же разукрашенномъ мулѣ Коля вернулся въ свою хижину, гдѣ его съ нетерпѣніемъ ожидали мистеръ Стайнлей и Маріамъ.
Утромъ — бѣднякъ, слуга изъ милости у американца мистера Стайнлея, ничего не имѣющій, безпокоящійся за своихъ близкихъ, такихъ же нищихъ, какъ онъ самъ — послѣ полудня Коля оказался обладателемъ ста десяти тысячъ франковъ. Сумма казалась ему громадной! Пока онъ ѣхалъ отъ Гэби до берега рѣчки Хабаны, чего, чего онъ только не передумалъ, какихъ плановъ не создалъ, какихъ воздушныхъ замковъ не построилъ.
Сто десять тысячъ!
Да на это можно помочь и Россіи!
Мистеръ Стайнлей, которому все разсказалъ Коля, всѣ свои планы раскрылъ, улыбнулся.
— Милый Коля, — сказалъ онъ. — Не стройте никогда ни своего, ни чужого; ни тѣмъ болѣе счастья своей родины на деньгахъ. Помните всегда: не въ деньгахъ сила, а въ трудѣ. Эти деньги достались вамъ лишь для того, чтобы вы могли свободно трудиться и могли бы себя приготовить для Родины, которой нужны не деньги, но сильные, честные и знающіе люди. Сто десять тысячъ, — это вовсе не такія большія деньги, на которыя все можно сдѣлать. Прежде всего вашъ долгъ Дарсонвилямъ?..
— Половина, — сказалъ Коля. — Пятьдесятъ пять тысячъ…
— Остается — столько же. Вы, вотъ уже пятый мѣсяцъ, какъ оставили своихъ безъ есякой поддержки.
Коля схватился за голову.
— Мнѣ страшно, мистеръ Стайнлей, и подумать, что съ мамочкой, Галиной и Селиверстомъ Селиверстовичемъ. Одна надежда, что Дарсонвили ихъ не оставятъ.
— Пошлите имъ сегодня же по телеграфу десять тысячъ. Переведите вашъ долгъ Дарсонвилю черезъ банкъ и увѣдомьте его о томъ телеграммой. Остальные пошлите своимъ черезъ банкъ.
— А Мантыку? — спросилъ Коля. Американецъ покачалъ головой.
— Не знаете вы, Коля, Мантыка. Не возьметъ вашихъ денегъ Мантыкъ! Онъ именно тотъ золотой человѣкъ, какіе такъ нужны Россіи. Онъ безъ денегъ пріѣхалъ сюда, безъ денегъ живетъ здѣсь и безъ денегъ сдѣлаетъ свое дѣло, когда призоветъ его родина. Надъ нимъ почіетъ благодать Божія. Промыселъ Господній промышляетъ о немъ — и ему нужно въ жизни не больше, чѣмъ птицѣ лѣсной, чѣмъ полевому звѣрю.
— Да, — сказалъ Коля. — Вы правы. Мантыкъ не возьметъ, а Селиверсту Селиверстовичу мы поможемъ.
— И помогите не деньгами. Помните, Коля — тотъ, кто даетъ деньги — мало, что даетъ, тотъ, кто себя даетъ, кто даетъ свою любовь, свои заботы, свой трудъ, свою ласку — тотъ поступаетъ по заповѣди Христовой, тотъ истинный христіанинъ.
Вошла съ готовымъ обѣдомъ Маріамъ. Мистеръ Стайнлей кивнулъ на нее головой, и Коля понялъ, какъ много имъ дала покоя и уюта въ эти тяжелые дни скромная дочь абиссинскаго геразмача, сама ничего не имѣвшая.
Послѣ обѣда принялись за дѣла. Вмѣстѣ съ мистеромъ Стайнлеемъ поѣхали въ банкъ и все сдѣлали, какъ сказалъ американецъ. Вернувшись, сердечно простились съ милымъ Русскимъ хакимомъ, съ Маріамъ, которая отправлялась въ Гадабурка къ отцу, и на другой день утромъ уже садились въ пыльные вагончики французской желѣзно — дорожной компаніи Шефнэ, чтобы ѣхать въ Джибути.
