Мантык-истребитель тигров - [17]

I. РАИМ

Прежде чем начать рассказ об охоте на Сыр-Дарье, я поясню, что такое Раим. Этого ничтожного местечка, не значащегося даже на картах, не мудрено не знать вовсе. В те времена, в которые мы там охотились, русские в первый раз встали твердою ногою на реке Сыр-Дарье. Тогда место это имело важность стратегическую и политическую. Теперь, когда русские подвинулись далеко на восток, оно потеряло свое значение и оставлено совсем.

Раим — озеро на разливах правой стороны Сыр-Дарьи; близ него — могила киргизского батыра[91] Раима, сооруженная на материке, вдающемся мысом в разливы Сыра, верстах в семидесяти от Аральского моря. На этом мысу в 1847 году было построено оренбургским генерал-губернатором Обручевым[92] в защиту наших киргизов от набегов хивинцев и кокандцев русское укрепление, названное Раимским, которое в 1850 году переименовано в Аральское, а в 1855 году перенесено на урочище Казала, верст с пятьдесят вверх по Сыру, и названо фортом № 1. Под этим именем оно значится и поныне на всех картах, хотя в 1868 году форт этот произведен уже в город Казалинск.

От Раима вверх по Сыру было построено в то время еще несколько крепостей до кокандской крепости Ак-Мечеть, которая, как вертеп разбойников, в 1853 году была взяла штурмом графом В. А. Перовским, занята русским гарнизоном и наименована фортом «Перовский», а с 1868 года — город Перовский[93]. Ряд этих крепостей в то время составлял Сырскую линию до учреждения Сыр-Дарьинской области, которая вместе с Семиреченской областью составляет ныне Туркестанское генерал-губернаторство.

Укрепление Раим занималось гарнизоном — пехотою, артиллериею и уральскими казаками — в числе 1500 чинов. В таком глухом, отдаленном месте, оторванном от остального мира необозримыми песчаными и безжизненными степями, нам жилось не только скучно, но даже грустно до тошноты; каждый чувствовал тоску одиночества и смертельную скуку; никакие изобретаемые развлечения не помогали. Окрестности Раима представляют унылую картину: это край тропических жаров летом и полярных морозов зимою; нет ни единого дерева, которое давало бы хотя ничтожную тень; все печально, однообразно, пустынно и наводит тоску; здесь человек перестает заботиться о себе и лишается способности мыслить.

Самое лучшее, оживляющее развлечение была охота. Зверей и птиц вдали от Раима было бесчисленное множество. Разливы Сыр-Дарьи образовали обширные, темные, непроходимые камыши, которые в некоторых местах тянулись вдоль Сыра верст на семь шириною. Плоские возвышенности поросли колючим кустарником «подожди немного». Все эти камышовые и кустарниковые заросли составляли царство фазанов, кабанов и тигров, которыми эти места были битком набиты.

Охота на Раиме составляла не только развлечение, но и полезное упражнение для гарнизона как боевой навык. Охотники составляли особую партию, которая пользовалась особым вниманием начальства и общества: им отпускался казенный порох и свинец бесплатно, их увольняли на охоту всегда, как только они к этому позывались. Охота составляла для нас истинное наслаждение. Верстах в пятнадцати — двадцати от Раима фазанов была такая гибель, что в зимние дни мы вчетвером убивали их по восьмидесяти штук.

Охотников за зверями, особенно за кабанами, у нас было немного. Иногда случалось, что за кабанами мы ездили человек по двенадцать, рыскали по семь и десять дней и убивали, считая и поросят, штук по пятьдесят в один выезд. Охота за кабанами — дивная охота, увлекательная и ни с какою другою не может быть сравнима. После охоты на диких свиней какою ничтожною и жал! кою кажется охота на зайцев и птицу. Можно утвердительно сказать, что страстный охотник на зайцев и по болотам за утками, раз побывавши на охоте за кабанами, об охоте на первых не будет думать никогда. Во всю жизнь мою не находил я лучшей и более благородной потехи, чем охота за кабанами. На этой охоте в открытом поле бьешься с кабаном вчистую, так сказать на наличную монету; это своего рода турнир. Охота на лесного кабана совсем иная; там есть возможность укрыться от раздраженного зверя за пень, за дерево, убить врага из засады. Здесь, в степи, укрыться не за что, бой идет открыто и не раз случалось — врукопашную. В камыше кабан еще опаснее; он в нем делает нападение с двух-трех шагов и так стремительно, что можно не успеть принять его, и выскакивает с такой стороны, с которой охотник совсем его не ожидает и видеть не может; здесь все выгоды на стороне кабана. Поэтому за ушедшим кабаном в камыш один охотник идти не решается, а всегда идут по два и по три вместе, самые отчаянные и закаленные в бою охотники; здесь кабан дешево не продаст свою жизнь: он непременно кого-нибудь ранит и может положить насмерть, чему примеры бывали.

Отрадно вспомнить, как, бывало, с моим добрым товарищем П. П. Осиповым, выгнав на поляну из камышей стадо голов в сорок этих диких животных, выбираем кабана — преследовать свинью или поросенка мы считали за бесчестье и оставляли ведаться с этой мелочью-другим — и на своих скакунах, имея в руках по пистолету с взведенными курками, мчимся за ним, как вихрь. На полуверсте нагоняем его непременно. Тут начинается опасная борьба, требующая ловкости и хитрости, если не удастся во время погони одним выстрелом из пистолета в шею или ухо положить кабана на месте, а это удавалось нам нередко, этим мы щеголяли, это была наша гордость. Кабан скачет быстро, и из казачьих лошадей догоняла его разве сотая; наши же с товарищем лошади были далеко не казачьи. Много позже моего коня на полях охоты растерзал тигр у меня на глазах. Я не выдержал своего горя, и оно выразилось слезами: я упал на труп коня и плакал долго, как о тяжелой потере; сожаление о потере превратилось в тоску. Коня этого я любил беспредельно, я был к нему привязан, как ни к кому; помню, нередко я приходил съедать свой скромный завтрак к нему в стойло, у его головы; я приходил в его тесное стойло ночью и спал у ног его, не боясь, что его подковы могут успокоить меня навеки; помню, как, холя его по гриве, я разговаривал с ним, а он, как вкопанный, стоял, склонив ко мне красивую голову, и слушал, будто понимая меня, а может быть, и понимал. Я звал его Ксанфом, как Ахилл звал своего коня под Троей.