Манхэттен по Фрейду - [20]

Грейс Корда казалась исключением из общего правила. Она не пыталась ни избежать вопросов, ни отвлечь его внимание. Наоборот, она сразу же сказала, что готова забыть о своем горе, чтобы искренне помогать лечению и понять, что с ней происходит в моменты помутнения сознания. И тут же закашлялась. Этот симптом стал для психоаналитика отправной точкой.

Входя, Фрейд заметил желтую кушетку, весьма подходящую для этой цели, хоть и уступающую удобному, покрытому персидским ковром дивану из венского кабинета. Он предложил мисс Корда прилечь.

Фрейд никогда не объяснял, почему он требовал, чтобы его пациенты лежали во время сеанса, но он не хотел, чтобы они пытались истолковывать выражение его лица.

Грейс охотно улеглась, перестала кашлять и стала ждать первого вопроса. Фрейд молчал. Теперь, когда Грейс его не видела, он чувствовал странную потребность рассмотреть молодую женщину. Он уже давно не обращал внимания на физические особенности своих пациентов. Обычно он с первого взгляда составлял себе общее представление — «умное лицо», «приятная внешность», — а затем нырял в глубины психологии. Так в церкви Святой Троицы он мысленно охарактеризовал внешность Грейс Корда словами «классическая викторианская красота». Сейчас тонкие черты и римский нос молодой женщины напомнили ему скорее Градиву, хрупкую жительницу Помпей, изображенную на одном из барельефов, найденных в пепле.

Ее зеленые глаза с золотыми прожилками также поразили Фрейда. Острые взгляды, которые Грейс то и дело бросала в разные стороны, говорили о ее неуравновешенности. На ее прекрасном лице постоянно сохранялось выражение нервозности.

— Это правда, что вы просите ваших пациентов рассказывать их сны? — спросила Грейс, нарушив молчание.

— Сны — одна из самых надежных дверей в подсознательное, — ответил Фрейд. — В вашем подсознательном скрыты воспоминания, которые вы считаете потерянными.

— К сожалению, — сказала Грейс, — я никогда не помню снов, кроме, может быть, некоторых деталей.

— Детали — это как раз самое важное!

Фрейд заметил, что Грейс теребит замочек своей дамской сумочки, машинально открывая его и закрывая. Тот, чьи губы сомкнуты, говорит кончиками пальцев, подумал он. Этим характерным жестом молодая женщина обнаруживала свой страх, что психоаналитик коснется каких-то запретных тем.

— Стэнли Холл сказал, что вы страстная поклонница театра, — сказал Фрейд, чтобы успокоить девушку. — Как возникла эта склонность?

— Я увидела на сцене Сару Бернар. Она мой кумир. Она говорит, что демонстрировать свои чувства толпе — исключительно женское искусство. Как вы думаете, это правда?

— Конечно. Мадемуазель Бернар, которой я также имел возможность восхищаться в Париже, более сведуща в этой области, чем я.

— Она утверждает, что только женщина способна уступить публике, отдаться ей.

Осознанно или нет, но Грейс решительно увлекала его к теме сексуальности.

— Благодаря своей способности отдаваться женщины — лучшие пациенты для психоанализа, — заметил Фрейд.

— Не думаю, что я очень хорошая пациентка, — вздохнула Грейс.

— Мы это скоро поймем. У нас с вами всего шесть дней, поэтому я пропущу некоторые этапы, чтобы сосредоточиться на главном. Для успеха мне необходимо ваше полное сотрудничество.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала Грейс и снова закашлялась.

— Принцип психоанализа чрезвычайно прост, — продолжал Фрейд. — Вы всего лишь должны рассказывать мне обо всем, что приходит вам в голову: без цензуры, без умолчаний, без утайки.

— Но с чего начать? — спросила Грейс, колеблясь.

— Расскажите мне об этом кашле, который вам досаждает.

— У меня постоянно першит в горле. Иногда я целые ночи не сплю.

— Когда возникло это ощущение?

— Несколько лет назад. Я помню, что начала безумно кашлять во время спектакля «Две сироты» и была вынуждена убежать за кулисы, чтобы успокоиться.

Грейс повернулась, выгибая шею, чтобы посмотреть на реакцию Фрейда. Он сурово посмотрел на нее. Догадавшись, что он этого не одобряет, Грейс снова устремила взгляд в потолок.

— Произошло ли в тот день что-нибудь значительное? — спросил Фрейд.

— Я разорвала свою помолвку, — призналась Грейс помолчав. — То есть я хочу сказать, что ее разорвал Морис, мой жених.

— Но вы сохранили кольцо, — заметил Фрейд.

Грейс взглянула на кольцо с бриллиантом, которое сверкало на ее безымянном пальце, и сказала:

— Сама не знаю почему…

— Потому что оно поддерживает ваше чувство вины, напоминая, что причиной разрыва были все-таки вы.

— Вовсе нет!.. — возмутилась Грейс.

— Что же произошло на самом деле? — с нажимом спросил Фрейд.

— В тот день Морис попросил меня оставить карьеру актрисы после свадьбы. Это вызвало у меня гнев. Он хотел, чтобы я родила детей, а я ответила, что предпочитаю работать и оставаться свободной.

— Что же он ответил?

— Что женщина, которая не хочет стать матерью, безумна… Что вы об этом думаете?

— Что он вас убедил. И ваш кашель — это своего рода наказание, которое вы сами себе назначили за плохое поведение.

Грейс нахмурилась, а Фрейд начал обдумывать все эти откровения, которые, словно слои нижних юбок, должны были скрыть секрет молодой женщины. Истерический кашель казался психоаналитику напрямую связанным с разрывом помолвки. Случай Грейс напомнил ему заболевание юной Доры, отчет о котором он опубликовал три года назад.