Мангыстауский фронт - [184]

Даниель поднял трубку:

— Кудайбергенов вас слушает.

— Это я, Жаннат…

И больше не смогла вымолвить ни слова. Голос оборвался. Она бросила трубку — из глаз полились слезы.

Минут через десять звонок снова заставил поднять трубку.

— Жаннат?

Узнав голос Даниеля, она еле сдерживала рыдания:

— Да… Я…

— Ну, как жизнь? Не ты ли звонила сейчас?

— Я…

— Что случилось?

— Ничего. — Жаннат успела справиться с собой. И уже несколько решительнее добавила: — Просто давно не виделись. Вот взяла и позвонила.

— Мне самому очень хочется повидать тебя. Все порывался позвонить, но… как-то неудобно.

Сердце Жаннат гулко забилось. Она не стала сдерживать своих чувств, воскликнула радостно:

— Правда?!

— Правда!

Они договорились встретиться в парке. Даниель явился туда раньше обещанного. А Жаннат… Она все еще мучилась: «Надо или не надо видеться с ним?» Хотя ведь уже шла. Шла. И все же: «Надо или не надо?» И тут же удивлялась: куда девалось только что сжигавшее ее желание видеть Даниеля? Ее словно заморозили. Но… стоило сделать последний шаг и… оцепенение прошло.

— Жаным, здравствуй! — Впервые за последние пять лет Жаннат назвала его, как прежде, и протянула обе руки.

Он без слов обнял ее.

В парке зажглись электрические фонари. Даниель и Жаннат шли к скамейке под раскидистым дубом.

В это-то самое время и заметил их Арман. Сложное чувство обиды и стыда охватило его. И он постарался уйти из парка незамеченным.

— Не видел тебя целую вечность, — говорил между тем Даниель. — Расскажи все по порядку.

И Жаннат рассказала, как ни тяжело было ей, — рассказала все.

Выслушав горестный рассказ, Даниель взял ее за руки, чуть привлек к себе, с волнением спросил:

— Я понимаю, тебе тяжело очень… Но что же я могу поделать? Сама-то в чем видишь выход?

— Надо все-таки помочь ему, все-таки бороться за него. Если брошу — пропадет. Но я также поняла, что…

Даниелю хотелось прижать к себе Жаннат, приласкать. Но он сдержался.

— Пойдем, — предложила она. — Я рада, что мы повидались.

— Пойдем, — тихо согласился Даниель.

«Неужели же нашей любви суждено закончиться вот таким образом? — думала Жаннат. — Или? Нет, нет. Оставаться с Даниелем — значит грешить против Армана».

Как сквозь сон, до ее слуха дошли слова Даниеля:

— Я по-прежнему… Я очень люблю тебя. И это самое главное, что могу сейчас сказать.

Они оба поняли: Арман твердо стоит между ними, и ни тот, ни другой ничего не в силах предпринять, чтобы преграды этой на пути их любви не было.

«Помочь Арману…» «Помочь…» Договорились так: когда Даниель будет возвращаться в Алма-Ату, он заберет с собой и Армана. Там положит его в лечебницу.

Первый раз эта мысль осенила Армана после того, как он признал себя виновником в смерти матери. Потом об этом же подумал, когда его выгнала из дома Биби и он не знал, куда деваться. Эта мысль пришла в голову, когда выпроводил его Жаксыбай. И вот сейчас не мог отвязаться от нее, неотступной, навязчивой.

Окончательно Арман укрепился в правильности своего решения, когда в парке увидел Даниеля и Жаннат. Ему показалось: счастливее их нет сейчас никого на свете. Сердце сжалось. Что это — ревность? Возможно… Арман понял, что любит Жаннат. Любит… Но постоять за себя, постоять за нее — на это уже нет сил. Кого винить? Кому нужен он, такой? Стоит ли тогда жить?

А тут еще дома — с плачем прибежал сынишка, бросился на кровать, отвернулся к стенке…

— Что? Случилось-то что? — не отходила от него Жаннат.

И мальчишка, указывая на отца, сквозь слезы, прокричал:

— Он нас перед всеми… перед всеми опозорил! Там фотографии на улице… Под стеклом… все видят!..

Это было правдой. Наутро Арман все же пошел посмотреть на собственное изображение. Он сидел возле лужи, невдалеке от садика, рядом — пустая бутылка. Потемнело в глазах. Однако угрызение совести жгло недолго. Теперь он пил «с горя».

Однажды завернул на работу и узнал, что его еще несколько дней назад уволили. Скульптор завел в свою каморку и с глазу на глаз сказал:

— Ты, парень, не без таланта. Я уж говорил тебе. Но вместо того, чтобы заниматься делом, рубишь сук, на котором сидишь! Так что не пеняй ни на кого теперь. Виноват сам. Ну, а если одумаешься и будешь нуждаться в моей помощи — приходи…

Арман словно онемел: такого оборота он не ожидал. Верно, пил он, но в сознании прижилась мысль, что мастер с этим как-то смирился. А тут — вон как.

— Значит, выгоняете? — спросил Арман почти шепотом.

— Нет. Выгоняешь себя ты сам. Я принимал тебя даже в нарушение финансовой дисциплины. Всех уговорил — надо поддержать человека, надо помочь… В тебя поверили, а я… я и сейчас верю — не конченый ты человек, к делу нашему у тебя душа лежит. Разве я не вижу? Только главное зависит от тебя самого.

Арман — в который раз! — искренне раскаивался и осуждал себя. Чуть не плача, вышел он из мастерской и побрел по улице.

Денег, которые получил при расчете, хватило дня на два, взаймы никто не давал.

Словно побитая дворняга, через силу волоча ноги, он доплелся до дому. Закрылся в своей комнате и вот уже вторые сутки никуда не выходит. Ни сна, ни покоя. Им завладела одна-единственная мысль: «Как жить? Зачем жить?» Выхода у него нет: он сломлен, он побежден. Все презирают его и ненавидят.