Мамкино наследство - [2]

-Ой, Зина, ты что?

-А что? – удивилась. – Нежный какой! Мужик называется!

 Детей   у них не было. Поначалу очень переживали, даже хотели из детдома взять. Да Зина испугалась, что не справится. Наговорили ей в парикмахерской всяких страшилок про детей с плохой наследственностью, и эту мысль она оставила. Мнение Петра Палыча особенно никто и не слушал. А ему так хотелось с сыном на зорьке на рыбалку. Мечталось, как научит его подсекать, как научит хитростям всякой наживки.

 На улице было много Колек да  Сашек, у которых  не было отцов. Хотя и не война, вроде. Петр Палыч пробовал как то соседского мальчугана взять с собой на рыбалку, да тут его Зинка:

-Ага! К Валентине клинья бьешь? Женщина незамужняя. Вот так решил! Через мальца дорогу проложить! Давай! Не держу!

Так он и оставил это. Да и одному ему было легче. Привык к одиночеству за последние годы. Может,  и пить стал, чтобы с  собой не было так муторно. Как он оказался в одиночной камере собственной шкуры – так и не понял. Он ведь никогда не был один. Родился на свет вторым через пять минут после брата Пашки. Так и шли с ним по жизни, пока  та же жизнь их не развела. Вернее, не жизнь, а жены их драгоценные…

***

 Улица Коммунистическая тянулась от старого парка к окраине. Сейчас, когда город вырос, это вовсе и не окраина. Но улица от этого факта ничуть не изменилась, наоборот, состарилась, как человек, обветшала. Яркие вывески магазинчиков на первых этажах обескураживали, как яркий макияж на лице у старушки.

Проходить  по  улице грустно. «Дом престарелых»  из домов. Дома из «дома престарелых». Их  подлечивают постоянно в духе отечественной медицины, подбеливают, подкрашивают. Это лечение соответствует горчичникам для больного туберкулезом. А они стоят, покашливают дряблыми форточками, приукрашиваются космеями и бархатцами, высаженными бабульками у подъездов.  Рядом постоянно взрывают асфальт, чинят и меняют ржавые трубы, постоянно лопающиеся от старости. Эти трубные инфаркты и инсульты – диагноз на всю оставшуюся жизнь.

В подъезде чистенько. Дверь закрывается на кодовый замок  – веяние нового беспокойного времени. Чистенько, если не растут дети, то есть внуки.  Если растут – караул. Стены расписаны, разрисованы в духе испорченности или  музыкальных предпочтений. Добрые и милые надписи из прошлого «Оля + Коля» бесследно исчезли, уступив место конкретным физиологическим инструкциям, которые укорачивают фазу ухаживания до минимума. Тут же Оля и Коля, изучают надписи на стенах  практически.

 «Ноу хау»  этих домов – собаки. Лет двадцать назад подъезды были населены кошками, которые плодились в подвалах, формируя в душах юных обитателей милосердие и любовь к братьям нашим меньшим. Целые поколения котят  взращивались в коробках из под торта «Ленинградский», и благополучно расселялись в округе.

Пришло  время собак. Причем не милых болонок, звонко лающих в унисон дребезжанию звонка. Из дверей подъездов выскакивают овчарки, ротвейлеры, доберманы, волокут на поводках седеньких бабушек, которым оказано невиданное доверие – выгуливать их два раза в день. Далеко им не уйти -  годы у бабушки не те. Как результат – добротно унавоженные этими монстрами газоны вокруг подъезда. Хотя пятачки земли, усыпанные окурками, фантиками от жвачек, полиэтиленовыми пакетами, пустыми бутылками словом «газон»  назвать оскорбительно для туманного Альбиона.

Так и живут эти Дома, наблюдая за меняющимися вокруг декорациями. А ночью, когда Город засыпает, они тихонько переговариваются.

-Петрович! Спишь?

(Петрович –Ул. Коммунистическая 17)

-Проснулся, поспишь тут. Печень барахлит неделю. (Печень - второй подъезд справа). Вторую неделю не просыхают, какого здоровья хватит?

-У кого все в порядке, покажи! У меня в голове шум и круговерть. (Голова – 4 квартиры на пятом). Ссоры, скандалы, крики, вопли. Когда успокоятся? Все выясняют, кто в доме хозяин.

-Нет хозяина. Вот и выяснить не могут. Хозяину настоящему некогда спорить. У него дела.

 - Это точно. Какие тут дела? Лампочку вкрутить в туалете? Вот и все хозяйство.

-Эх…. (хлопок форточки)

-Тише вы! Покоя от вас ни днем, ни ночью (это подала голос скамейка между домами). Удивительно, но она пустовала, поэтому решила вздремнуть.

-Спи, Тарасовна, мы шепотом. Когда еще поговорить.

-Ага, Тарасовна. Спи!  Пивом облили сегодня, не   продохнуть. Из чего они это пиво варят? Гадость.

- Стареешь, Тарасовна! Ворчишь!

-А вы? Старые перечники. И вам не угодишь. Хоть бы что веселое рассказали.

Я,  знаете, о чем вспоминаю? Маленьким, когда был.  Жил  возле леса. Береза рядом. Ласковая. Гладила меня по крыше веточками.

-Разве здесь нет берез?

-Есть. Только что-то не так. Может со мной. Не так.

-Ладно, Петрович. Не казнись. Что ты про детство?

-Про детство? Любовь в доме жила.

- Любовь жила. Это так. А когда ты родился?

-Давно. Срубили меня сразу после войны. Хозяин с фронта пришел, израненный весь, но пришел. Хозяйка всю войну молила Богородицу, чтобы сохранила. Избенка старая сгорела. Они в сараюшке жили. А как хозяин вернулся, срубили им всем колхозом новый дом.  Так я и родился. Первое, что помню, как иконы внесли:  Богородицу,  Спасителя и Николая  Угодника.  В красном углу повесили. Я тогда задышал, каждой клеточкой.