Мама, я жулика люблю! - [5]

Он нахально крутил на пальце мои волосы. Я убрала их на другую сторону.

— Вы за все платите? Мне бы тоже заплатили?

— Нет, мне кажется, что ты бесплатно бы согласилась.

Несколько секунд все неловко молчали. Я подумала, что, конечно, согласилась бы, да и уже согласна. Он мне нравился: наглый, с ухмылочкой, с глазами колючими, движениями пугающими… Я попросила Дурака провести меня в туалет. Несмотря на все свои наживы, Дурак жил в коммуналке и конспирировался под дворника.

Я посмотрела на себя в зеркало, заплеванное зубной пастой, подумала, что так за мной никто не «ухаживал».

Странная манера соблазнять девушку. Мне даже стало обидно — а где же нашептывание на ухо какой-нибудь безобидной лжи, где же никем не замеченное, но мной почувствованное сжимание руки?… Ведь все уговаривают, умоляют, бегают — «у моей девочки есть одна маленькая штучка…» — из какой-то американской песни — за этой «штучкой» моей. И приходит такой вот нахал, и я очень хочу эту «штучку» ему дать. Сама.

Я вернулась. В комнате остались только двое: Дурак и все так же полулежащий Александр Иваныч.

— Твоя подружка обиделась на мое невнимание к ней. Захарчик повел ее в мороженицу. Она любит мороженое?

Я ничего не ответила. Дурак листал сборничек стихов, который брал в сквер. «Ты ждешь любви всем существом своим. А ждать-то каково? Ведь ты живая…» Пьяная, наверное, я была. Не от количества выпитого, а от желания быть пьяной. Чтобы не рассуждать, не думать.

— Оля сказала, что подождет тебя в кафе. Может, ты захочешь прийти…

Я не хотела. И он прекрасно знал, что я не хотела.

— Ну, тогда я пойду, составлю им компанию.

Дурак — коллаборационист. Встал, достал из тайника еще вина, мерзко улыбнулся. Из углубления в стене, занавешенного тряпкой, вынул полотенце. Я отвернулась к окну. Как же может быть со мной такое? Где мои наглые глаза? Пока я была в туалете, они тут сговорились и вынесли мне приговор. И я не прошу последнего слова, не сопротивляюсь. Я рада, что все ушли.

Дурака мы проводили в тех же позициях. Мне было пьяно-стыдно. Ему? Он улыбался. Встал, открыл вино, плеснул мне в стакан.

— Ты кто такая?

— Я? Наташа.

— Это я уже знаю. Ты — кто?

Господи, кто я? Окончившая восьмилетку, обязанная поступать в училище — мама, я никогда не буду пианисткой! — читающая перефотографированные копии «1984», не веря, что доживу до того года, не влюбленная в грузина, называющего меня Клава, что для меня равносильно уборщице. Сегодня утром моя мама отпаривала брюки, на которых ты держишь руку. Да зачем тебе знать, кто я?

Все очень просто, без романтизации. Вот вам вино, вот станок — ебитесь на здоровье!

Мы все же долго не могли решиться. Он погасил свет и спросил: «Хочешь остаться со мной?» Я же уже осталась… Мы целовались, возились на топчане. Потом мои брюки упали помятыми уже на пол. И все было плохо. Он был пьяный. Не нервничал же он?! Я сквозь свой пьяный шум в голове улавливала проплывающие мысли — ему неловко, что ничего не получается… это я виновата — не могу его возбудить… чем больше мы стараемся, тем меньше шансов, что что-то произойдет… он совсем ватный…

Я проснулась от его храпа и от того, что он совсем уже спихивал меня с кровати. Во рту будто кошки нагадили. И злость. На весь мир — за то, что вчера я пришла сюда, на Дурака — за то, что он есть. На саму себя — просто блядь мерзкая. А он-то — даже выебать не смог! Ничего себе! А столько наглости, самоуверенности…

Когда пришел Дурак, я сидела на стуле, завернувшись в полотенце, и курила. Александр лежал.

— Ну что, проснулись? Наташа, что это у тебя вид такой? Саша тебя обидел?

Я не удержалась от заранее приготовленного ответа.

— Нет, Витя. Как раз наоборот. У твоего друга на нервной почве хуй не сработал. А может, он давно им не пользовался — забыл, как ебутся…

«Ебутся» я не договариваю. Александр вскакивает и отвешивает мне такую оплеуху, что я падаю со стула. Дурак молниеносно подхватывает свалившееся с меня полотенце и бежит в ванную мочить его. Александр уже преспокойно в койке — руки за головой…

Мы уже были одеты, но я все держала полотенце у скулы. Александр вырвал его у меня и повернул за подбородок к окну.

— Ничего не будет. Пошли.

И мы ушли. Дурак улыбался. На улице было солнце. Неторопливо идущий народ — в это время либо прогуливающий по липовым больничным, либо студенты. Или молодые люди вольных профессий, как Александр Иваныч, в компании плетущейся чуть сзади малолетней бляди. Мне было грустно и стыдно. А он назначил мне свидание на вечер. В саду с фонтаном, перед Казанским собором. И я ждала его. Там все кого-то ждали. Только они дожидались, уходили, а я просидела на скамейке полтора часа. Неприятный тип, не ожидавший, а подыскивающий кого-нибудь, звал меня пить шампанское: «Все равно ваш дружок уже не придет!» Но я думала, что придет. Зачем было назначать свидание, неудобно было так просто расстаться? Я позвонила Гарику. На зло тому, кто не обидится, даже не узнает? А Гарик напился. И я не стала его ждать у выхода из ресторана. Пошла домой. В белой уже ночи…

3

«Школа — это второй дом!» — первый раз я услышала эту фразу восемь лет назад. Даже не верится, что иду туда в последний. За аттестатом. Все мои соученики, конечно, идут на праздничный вечер. Вечер выпускников восьмых классов. А я просто за бумажкой, текст которой мне приблизительно известен. В основном «4», в графе «Поведение» — «удовлетворительное». Вы ж понимаете! Они там все перекрестились этой весной. Последней.