Мама, я доктора люблю - [30]

Только уж очень было обидно, что сегодня все делалось не для любимого, которому хочется нравиться от всего сердца, а для мерзкого старого развратника, от которого по какой-то глупой прихоти судьбы зависит Володино, — а значит, и ее, Анжелкино, — счастье. Впрочем, она уже совершенно взяла себя в руки и заставила не думать о предстоящем вечере, не позволять себе заниматься самокопанием и впадать в депрессию. Все это уже было вчера, и, разумеется, ее истерика более чем простительна, но во всем необходимо знать меру и уметь жестко себя контролировать. Такой подход к жизни Анжела выработала для себя еще лет в четырнадцать-пятнадцать, когда поняла, что склонна к полноте и твердо решила не допускать ни одного лишнего килограмма. Все жесткие правила относились исключительно к ней одной, другим же она готова была прощать абсолютно все и бежала на помощь по первому зову родственника, подруги или дрожащего котенка.

И сейчас, подавив все-таки подступавшие к горлу слезы и приведя себя в порядок, Анжела принялась внимательно и аккуратно убирать квартиру. Как часто спасала ее привычка к порядку в самых неприятных ситуациях! Сколько раз она благодарила маму за то, что та с самого раннего детства приучила ее к чистоте и дисциплине! А вечером вернется Володя, и у него, несмотря ни на что, должен быть вкусный ужин, прибранное рабочее место и необходимые мелочи под рукой. Анжела вспомнила, как месяца два назад она простудилась и лежала с высокой температурой, но все равно через силу вставала, чтобы навести порядок и приготовить еду, пока Володя был в институте. Ей было легче ходить несколько часов с головной болью, чем видеть, что беспорядок причиняет возлюбленному массу мелких, но раздражающих неудобств, и что ему приходится отрывать время от занятий, чтобы приготовить себе что-нибудь поесть. А уж если она справлялась с физической болью и слабостью, то свои эмоции она и подавно должна уметь заглушить, если они мешают чему-то важному.

Часов до пяти Анжела хлопотала по хозяйству и была даже почти весела. Когда с делами было покончено, она открыла шкаф, чтобы выбрать какое-нибудь платье: ведь с чем бы ни пришел гость, нельзя принимать его в домашнем спортивном костюме — приличия должны быть соблюдены всегда, при любых обстоятельствах. И Анжела, сдерживая на этот раз уже не беспомощные детские, но злые слезы, с каким-то мучительным удовольствием перебирала свои платья и костюмы. Она даже забыла за этим занятием о времени и только раздавшиеся из соседней квартиры громкие голоса вернувшихся с продленки детей напомнили ей, что надо поторопиться. К семи часам Анжела бросила последний взгляд в зеркало и осталась вполне довольна.

«Теперь главное — не выдать своих настоящих чувств, приветливо улыбаться и чтобы голос не дрожал. Господи, только бы не упасть в обморок!» — думала она, нервно барабаня пальцами по подоконнику и прижимаясь лбом и щеками к холодному стеклу — ей казалось, что она совершенно пунцовая от стыда и обиды.

Но вот на лестнице раздались шаги, и в квартире, как раскат грома, прозвучал казавшийся всегда таким мелодичным звонок. Первые несколько шагов по коридору Анжела сделала на совершенно ватных, подгибающихся ногах, но потом ей все-таки удалось взять себя в руки, и перед входной дверью ее шаг стал уже четким и легким.

Радзинховский учтиво поздоровался (что показалось Анжеле оскорбительным) и поцеловал руку, в то же время протягивая пышный букет роз.

«Ладно, — решила Анжела, которой все эти любезности казались издевательством, — все равно правила игры задает он и деваться мне некуда, так, может быть, соблюдение этикета поможет мне держаться — это ведь тоже своего рода дисциплина».

И она, пригласив профессора в комнату, ушла подрезать длинные темно-зеленые стебли и выбрать подходящую вазу. По звукам, доносившимся из комнаты, она поняла, что Радзинховский принес еще вина и какую-то закуску, поэтому, поставив вазу с цветами в изголовье кровати (уж играть в романтическое свидание, так до конца!), она принесла бокалы и тарелочки. Станислав Янович налил вина и, одной рукой протягивая бокал Анжеле, другой мягко, но уверенно посадил ее к себе на колени, и его рука одним движением погладила все ее высокое стройное тело и скользнула под кофточку. Анжела вздрогнула, но скорее от неожиданности — после такого сдержанного и отстраненного начала она ожидала более долгой прелюдии, — чем от отвращения, которого она так боялась. Анализировать ощущения сейчас было некогда, надо было отвечать на ласки профессора и поддерживать разговор, который ему совершенно не мешало вести ни то, что он целовал ее поднятую к самому его лицу ногу, ни то, что она касалась его шеи уже освобожденной от одежды грудью.

Время, казалось, остановилось или, напротив, летело так быстро, что минуты и часы сливались в одно непрерывное, нерасчленяемое целое. Тяжелые серебряные перстни Радзинховского представлялись Анжеле огромными драгоценными камнями из арабских сказок — так тяжко они ложились на ее живот, — шампанское, ледяными каплями скользящее по шее и груди, одурманивало не только голову, но и тело, а сам Станислав Янович уже был не сладострастным, слегка обрюзгшим от возраста и утех развратником, а темпераментным шляхтичем с горящими глазами и обжигающими пальцами.