Малый заслон - [32]

— Закупорили, сволочи…

— Ну-ка, разрешите мне, товарищ лейтенант!

Просит Опенька. Это он загораживает своей широченной спиной свечу.

— На, пробуй…

— Эх, Мар-руся!..

Удар. Звонкий. И сразу чей-то удивлённый голос:

— Готово!

— Наливай, коньячок, должно быть добрый.

— Что, что, а коньяк у немцев — обижаться не приходится… здорово, черти, живут.

— Своего нету, французский.

— Ну и что же.

— Ну, подняли!..

Подняли стаканы. Пьют молча, никакого тоста.

— Трофеев много? — спрашивает капитан, вытирая ладонью губы.

— Порядком. Двадцать машин, полностью миномётная батарея, а мелкого хлама — автоматов и винтовок — не считали.

— Пленных?

— Тоже дай бог. А нашего лейтенанта, что на холм лазил, сильно? — спрашивает лейтенант с угреватом лицом. Панкратов это отчётливо слышит.

— В голову осколком, да ладно, каска спасла, а то бы насмерть. Без сознания лежит.

— Храбрый парень.

— Молодец. Представлю к ордену.

— Заслужил.

— Заслужил.

— Ну, капитан, давай руку, мне пора!

Хлопают ладони. Лейтенант шумно выходит в дверь. Вместе с ним выходят и капитан с разведчиками. Уже где-то в сенцах слышится:

— Это твой?

— Драндулет-то? Мой. Трофей…

— А шофёр есть?

— Ты лучше спроси: кого нет в пехоте?

Шум шагов, скрип захлопнувшихся дверей, тишина. «Почему же я не окликнул капитана? Неужели больше не зайдёт?.. А деревню взяли. Взяли все-таки!..» Справа кто-то стонет. Слева тоже. Двое. Нет, трое. У кого-то булькает в горле. Панкратов силится подняться на локтях, но не может. Резкая боль в бедре заставляет снова опуститься на солому. Рукой ощупывает ногу — в бинтах. И голова в бинтах. Бинты мокрые и липкие. «Значит, в ногу и голову».

В сенцах гремят сапоги. В комнату входят трое. Двое с носилками. Кладут в них кого-то, уносят. Третий наклоняется.

— Опенька?!..

Панкратову кажется, что он говорит очень громко, но голос его так слаб, что Опенька снимает каску, чтобы лучше слышать бывшего своего командира.

— Как себя чувствуете, товарищ лейтенант? — Нога ломит и голова раскалывается.

— Это ничего, это пройдёт. Когда меня мачтой царапнуло, — Опенька проводит пальцем по шраму на щеке, — тоже голова болела.

— Ну?

— Ещё как. А потом ничего, все прошло. Пройдёт и у вас, товарищ лейтенант.

— Ты думаешь?

— Нисколько не сомневаюсь.

— Это кто был сейчас здесь?

— Санитары.

— Нет. Раньше.

— Капитан был и лейтенант этот, из пехоты. Коньяку трофейного малость достали, ну вот, с удачи… Я и вам оставил. Капитан не велел давать, а я оставил. Налить?

— Налей.

Коньяк крепкий, обжигает во рту. По телу растекается тепло, и так чувствительно, будто опускаешься в горячую ванну. И боль в бедре глуше.

— А здорово вы, товарищ лейтенант!..

— Что здорово-то?

— Ползли, а?.. Ну, думаю, сейчас накроет, сейчас накроет, а посмотрю — вы опять… А капитан наш весь бруствер ногтями исковырял.

— Сильно немцы били?

— У-у!..

— Врёшь?

— Честное слово разведчика.

— Знаю тебя, любишь прихвастнуть.

— Честное, товарищ лейтенант! — подтвердил Опенька и, заметив, что лейтенант улыбается, тоже засмеялся.

— Эх, Опенька, Опенька, хороший ты солдат. Откровенно, я не помню, как полз. Только, мне кажется, не так страшно было, как ты говоришь. Я знаешь чего боялся?

— Снайпера?

— Нет. Думаю, крикнет сейчас командир взвода: «Куда зад поднял? Ниже, ниже, осколком срежет!…» — и весь бой исчезнет. В училище у нас так бывало: мы ползём по плацу на тактических, а командир взвода меж нами с секундомером в руке и покрикивает. Тут бой воображаешь, силишься представить, как жужжат осколки и поют пули, а он: «Опусти зад! Куда задрал зад!» Ну, и весь бой — к черту!

Опенька моргает глазами, он ничего не понимает. Говорит своё:

— Здорово из миномёта садил немец, просто здорово!

— Может, и здорово…

— На что уж я — стреляный, и то, прямо скажу, оробел.

— В окопе-то?

— Почему в окопе? На линию ходил, обрывы соединять.

— Ты?

— Да. Оба раза.

— Значит, и ты был под этим адским огнём?

— Товарищ лейтенант, может, ещё по стопке, а?

— Есть?

— Найдётся.

— Наливай.

— И я с вами чуток, — Опенька налил и в свой стакан.

— Ну и чуток!

— Ничего, мы привычные… Ну, товарищ лейтенант, поправляйтесь скорее и снова к нам. Ваше здоровье!

— Дальше армейского, Опенька, я не поеду. А потом куда же, конечно, к вам. Ну, за возвращение!

Рука дрожит, коньяк плещется из стакана на шинель, на солому. Опенька пьёт залпом — два глотка. Панкратов — медленно, как мёд. Опять по телу разлилась приятная теплота.

— Помоги сесть, — просит Панкратов.

Опенька осторожно помогает лейтенанту, поддерживая его за плечи.

— Ну вот, так, кажется, легче.

— А за фермой сразу замолчали, гады!

— Миномёты-то?

— Ну да.

— С третьего снаряда. Первый был перелёт, второй недолёт, а третий — как раз в точку! А потом — беглый!.. Метались фрицы по снегу, как тараканы. Позиция у них дрянь. Без окопов. Только этой кирпичной фермой и прикрывались.

— А те, что в церковном саду?

— Ну, те…

— Раза три, однако, смолкнут и снова, смолкнут и снова.

— У тех позиция по всем правилам — и щели, и окопы. Траншея прямо под церковь.

— В подполье, знаю. Жили, как у бога за пазухой. Блиндаж у них там. Коньяк-то оттуда.

— Жаль только, что сами улизнули.

— Не-е…

— Да что ты качаешь головой, я же видел, как они на машины грузились, хотел огонька, да вот… — Панкратов потрогал рукой забинтованную голову и поморщился.