Малый не промах - [41]

Руди. Дома у нас зимой так холодно. Отвыкаешь принимать ванну. Мы даже не обращаем внимания, притерпелись, что от нас пахнет.

Женевьева. Мне так неприятно, что вы все слышали.

Руди. Да нет, не волнуйтесь. Я бесчувственный, как резиновый мячик. Вы сказали, что меня никто не замечает, что меня даже не обслуживают…

Женевьева. Вы и это слышали?

Руди. Все оттого, что я бесполый, нейтро. У меня нет пола. Меня вся эта сексуальная возня даже не интересует. Никто не знает, сколько таких бесполых людей, потому что они – невидимки. А я вам вот что скажу – их здесь миллион. Им бы устроить парад с плакатами: РАЗОК ПОПРОБОВАЛ – С МЕНЯ ХВАТИТ; ЖИЛ ОДИН ДЕСЯТЬ ЛЕТ, САМОЧУВСТВИЕ ОТЛИЧНОЕ; ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ ПОДУМАЙ О ЧЕМ-НИБУДЬ, КРОМЕ СЕКСА.

Женевьева. А вы, оказывается, остроумный.

Руди. Слабоумный гений. В жизни ни на что не гожусь, зато подмечаю самое забавное.

Женевьева. Мне жаль вашего отца.

Руди. Да он никого не убивал.

Женевьева. Правда?

Руди. Он и мухи не обидит. Но отцом он был плохим. Мы с Феликсом стеснялись приглашать товарищей к нам домой, нам было за него так неловко. Ничего он не умел, ничего не делал, но воображал, что на нем вся земля держится. Его в детстве, по-моему, избаловали до безобразия. Иногда мы его просили помочь нам делать уроки, а потом нам в школе говорили, что он все объяснял неверно. Знаете, что бывает, когда еноту дают кусок сахару?

Женевьева. Не знаю.

Руди. Еноты всегда «полощут» еду, прежде чем съесть.

Женевьева. Да, я об этом как будто слышала. У нас в Висконсине водятся еноты.

Руди. Енот возьмет сахар, окунет его в воду и начинает мыть, мыть, мыть – без конца.

Пауза.

Женевьева. Ну да! Пока весь сахар не растает.

Руди. Вот так мы с Феликсом росли. В конце концов мы обнаружили, что отца у нас фактически нет. Только мама до сих пор считает его самым великим человеком на свете.

Женевьева. Но вы же все равно любите своих родителей.

Руди. Нейтро никого не любят. Зато и ненависти ни к кому не питают.

Женевьева. Но вы же годами вели все хозяйство в доме, правда? Или нет?

Руди. Нейтро – чудесные слуги. Они не претендуют на особое внимание, а готовят почти всегда прекрасно.

Женевьева(ей жутко). Вы такой странный человек, Руди Вальц.

Руди. Потому что это я – убийца.

Женевьева. Что?

Руди. Да, у нас в семье есть убийца. Только это не отец. Это я.

Пауза. Занавес

* * *

Тогда я помешал моему брату завести ребеночка. Женевьева тут же ушла из двухэтажной квартиры – не захотела оставаться наедине с убийцей, – и больше они с Феликсом не виделись. Теперь тому ребенку было бы двадцать два года. А ребенку, которого носила Элоиза Метцгер, когда я ее застрелил, было бы уже тридцать восемь! Только подумать…

А кто знает, что натворили бы сейчас эти взрослые люди вместо того, чтобы плавать где-то в пустоте в виде комочков аморфного небытия? У них сейчас хватило бы дел.

* * *

До сих пор я не рассказал Феликсу, что подслушал с галереи его разговор с Женевьевой и спугнул ее из роскошной квартиры – так что она уже не вернулась. Разбил семью. В то время со мной что-то случилось, как и тогда, когда я нечаянно застрелил миссис Метцгер.

Вот и все, что я могу сказать.

* * *

Мне очень захотелось сказать своей невестке, что перед ней не кто-нибудь, а настоящий убийца, что со мной надо считаться. Я тоже возжаждал славы.

20

Наутро после того, как моя пьеса «Катманду» прошла один-единственный раз и тут же была снята, мы с Феликсом летели над местностью, белой и пустынной, как наша жизнь. Феликс расстался со своей третьей женой. Я стал мишенью для шуток всего Нью-Йорка. Мы летели в шестиместном частном самолете над юго-западной окраиной штата Огайо, безжизненной, как полярная шапка на Северном полюсе. Где-то под нами лежал Мидлэнд-Сити. Электричество не работало. Телефоны молчали.

Неужели там еще кто-то остался в живых?

Небо было ясное, стояла полная тишь. Буран, наделавший столько бед, уже свирепствовал где-то за Лабрадором.

* * *

Мы с Феликсом летели на самолете, принадлежавшем компании «Бэрритрон лимитед», производившей сложные боевые системы. Там работало самое большое количество рабочих в Мидлэнд-Сити. Кроме нас в самолете были Фред Т. Бэрри – основатель и единственный хозяин «Бэрритрона», его матушка Милдред и их личный пилот.

Мистер Бэрри был холостяком, мать его вдовела, и оба они были неутомимыми путешественниками. Из их разговора мы с Феликсом поняли, что они следят за культурной жизнью во всем мире – ездят вместе на все кинофестивали, на премьеры всех балетов и опер, на вернисажи и так далее, и тому подобное. И не мне было подсмеиваться над тем, что они так легкомысленно шатаются по свету, потому что именно на мою премьеру они спешно прилетели на своем самолете в Нью-Йорк. Ни меня, ни Феликса они не знали, а с моими родителями у них тоже было только шапочное знакомство. Но они сочли своим долгом приехать на премьеру первой многоактной пьесы, написанной гражданином Мидлэнд-Сити и поставленной в профессиональном театре.

Как же я мог не любить их за это?

И это еще не все: эта пара – мама с сыном – досидели до самого конца «Катманду». До самого конца досидели человек двадцать, в том числе и мы с Феликсом. Я знаю – сам пересчитал всех зрителей. И мать, и сын аплодировали, свистели и топали ногами, когда опускался занавес. Они никого не стеснялись. А миссис Бэрри здорово умела свистеть. Она родилась в Англии и в молодости выступала в мюзик-холле, подражая голосам всяких птичек, подслушанным в разных концах Британской империи.