Малютка Эдгар - [25]

В импульсах, посылаемых дядей, ощущались быстрота, решительность, осведомленность и сноровка в обращении со смертоносными предметами, однако Малютка оказался слабоват, чтобы реагировать с должным соответствием. Эдгар действовал, а Эдди осознавал происходящее с некоторым запозданием, и ему казалось, что от собственных движений его отделяет гораздо больший промежуток, чем доля секунды.

Одна рука извлекла пистолет, слишком тяжелый для Малютки, другая выпустила книгу и подперла снизу рукоять. Длины пальцев не хватало, чтобы охватить ее полностью. Дядя испытывал по этому поводу мучительное неудобство. Тем не менее он успел нащупать предохранитель и убедиться, что по этой причине помех не будет. Он направил пистолет на ворона. О твердости руки и точности прицела не могло быть и речи. А чем дальше, тем хуже — ствол начал подрагивать и опускаться.

Матеря в хвост и гриву «проклятого недоноска», дядя нажал на спуск. Выстрел прозвучал сухо, будто рядом сук сломался. Отдачей Малютке едва не вывернуло кисти, да и весь он пошатнулся. Пуля взметнула песок («Стиральный порошок, гений») в шаге от Харда, который ринулся прочь, расправляя крылья, и на третьем неуклюжем прыжке взмыл в воздух. Только в это мгновение до Малютки дошло, что означали слова «освободить от дальнейших обязанностей».

Помимо злобы, дядю охватил страх — похоже, он смертельно боялся разочаровать человека в красном. Он выстрелил еще раз вслед ворону, и попасть мог только чудом. Или случайно. Малютка уже убедился, что чудеса случаются, однако не в этот раз. Хард издал огорченное «Кар!» и растворился в ночи за пределами освещенного пламенем пространства.

Эдди опустил пистолет, чувствуя на себе издевательский взгляд Красного Костюма и дядю внутри, скребущего чем-то металлическим по незримому стеклу.

— Ну что, старый болван, теперь понял, чего ты стóишь?

— Я и не говорил, что чего-то стóю, — огрызнулся Эдгар, обнаглев от безысходности. — Если бы у меня было время, я бы сделал из него мужчину.

— Все так говорят. Интересно, кто первым придумал это долбаное время, чтобы оправдать свою никчемность? — Красный Костюм уставился в костер, словно там имелись все ответы, надо только суметь их прочесть. Затем спросил: — Ну что, дружище Эдгар, может, тебе подыскать другой костюмчик?

Дядя воспрянул, но не слишком, ожидая подвоха. Тем не менее поспешил заверить:

— Дай мне шанс, и я тебя не подведу.

Малютка нутром понял, что его бросают. Он почувствовал глубочайшее, неведомое ему прежде, окончательное одиночество. И ненависть к дяде, который в его сознании почему-то вдруг соединился и слился с Красным Костюмом, словно наложившиеся тени. Да и вся его короткая жизнь показалась игрой теней в свете этого странного костра, топливом для которого, возможно, служили брошенные мальчики…

Прежние запреты и барьеры рухнули, в том числе слепая уверенность в безграничном превосходстве и власти взрослых. Он начал поднимать пистолет, чтобы нацелить его на человека в красном, и в первую секунду дядя ему не мешал. Эдгар до глубины души (если предположить, что у души есть глубина и два прочих измерения) поразился, что сопляк способен на такое, а кроме того, вероятно, был бы не прочь увидеть, чем закончится подобная попытка покушения, однако вовремя вспомнил, чем это грозит ему лично.

24. Анна/Фамке

Она вышла в коридор, который слева заканчивался тупиком. Справа был поворот, оттуда падал свет и доносилась музыка. Анна узнала песню «Fun House» группы «Stooges», одной из любимых групп Алекса, только звучала она иначе. Это была, что называется, другая трактовка. Анна предпочла бы оригинал. Голос вокалиста — немного ниже, чем у Игги Попа, — раздражал, словно ей подсовывали фальшивку. Хорошую имитацию, даже отличную, но все же подделку.

«Мне бы твои заботы, детка, — не преминула вставить Фамке. — Шевели ножками».

Она миновала две закрытые двери — почти наверняка за ними находились туалеты. На одной была наклейка с надписью «Жди ответного гудка». Где-то внутри Анна еще смогла хихикнуть, хотя и совсем тихо. За углом коридор тянулся на расстояние не более трех метров. Дальше был проем и две невысокие ступеньки вниз. Перед ними были установлены авангардные скульптуры, сваренные из кусков металла и деталей механизмов. Приоткрылся интерьер огромной, не меньше теннисного корта, комнаты. С потолка свисал телевизионный экран размером со школьную доску, частично закрывая вид из панорамного окна. Отражения в стеклах растворялись в черном шелке царившей снаружи ночи. Жарко пылал огонь в камине, решетка которого напоминала кованые ворота — уменьшенные, конечно, но не так чтобы сильно. Отблески огня, тени, рудиментарный уют, погруженный в холодные, сжимающие сердце абстракции хайтека.

Оставляя мокрые следы на ковровом покрытии, Анна двинулась к грандиозному дивану, обращенному к ней спинкой. Дорогая аудиосистема вызывала физически ощутимые низкочастотные колебания, хотя и работала на четверть мощности. Не-совсем-«Stooges» закончили рубить не-совсем-«Fun House», и зазвучала убийственная какофония, знакомая ей прежде под названием «L. A. Blues».