Малые поэмы - [17]

И даже горы, что Природа-мать

Ваяла, — мельче и моложе, чем

Сей ветхий деньми сводчатый гигант.

На мраморном полу, вкруг ног моих,

Стояли чаши, и лежали ризы,

Для коих пряжей, видно, был асбест —

Иль их соткали там, где ржа и моль

Не истребляют: как белела ткань,

И как сверкало древнее шитье!

Смешались грудой подле ног моих

Одежды, пояса, кадильник, цепь,

Священные жаровни и щипцы…

И снова я смятенный взор возвел

В неизмеримый храмовый простор.

Под исполинским сводом строй колонн

В туманы шел, на север и на юг, —

В ничто. Не размыкали темных врат

Восточных встречь заре который век.

А вдалеке на западе чернел

Кумир огромный, тяжкий, точно туча,

И жертвенник у стоп его дремал;

Несчетные ступени с двух боков

Туда вели — суля предолгий труд

Решившему разведать их число.

Я двинулся на запад не спеша,

Поскольку в храмах непристойна прыть;

И подле алтаря увидел жрицу,

Священный зажигавшую огонь.

В разгаре мая, коль восточный ветр

Сменится южным, иней с лепестков

Смывает быстрым радостным дождем,

А теплый воздух так отменно здрав,

Что встанешь и со смертного одра, —

И дым алтарный, чудилось, точь-в-точь

Как воздух майский был — и здрав, и свеж.

И я забыл бы тотчас обо всем,

Опричь блаженства — но от алтаря,

Из благовонной дымной пелены

Раздался голос: «Если не взойдешь

По лестнице — погибнешь, где стоишь!

Земная плоть, сестра которой — персть,

Истлеет; обнажившийся костяк

Дотла иссохнет, обратится в пыль:

Зорчайший глаз не сыщет ни клочка

Твоих останков бренных там, внизу.

Твои минуты ныне сочтены,

И жизнь иссякнет, как в часах песок;

Спасешься — коль подымешься наверх,

Покуда листья смольные горят!»

Я внял, я видел: слух и зренье, враз

Обострены, сумели оценить

И суть угрозы, и длину пути,

И предстоящий труд… Огонь еще

Горел — но вдруг пополз мертвящий хлад

По телу от ступней — и каждый член

Застыл, и, мнилось, ледяные когти

Вонзились в горло — крепки, словно сталь.

Я взвыл — и мой отчаяннейший вой

Меня же оглушил… О, если б хоть

На первую теперь взойти ступень!

Свинцов был шаг мой, тяжек, мертв — и лед

Незримый сердце мне стеснил, сковал;

Я руки сжал — и не почуял рук.

За миг до смерти ногу я преткнул

О нижнюю ступень — и хлынул ток

По жилам теплый. И взошел я ввысь:

Так Ангелы всходили древле в Рай

По лестнице. «Во имя всех святынь! —

Воскликнул я, пред алтарем восстав: —

Кто есмь, коль ты спасла меня от смерти?

Кто есмь, коль смерть меня и здесь неймет?

Ведь смертным здесь глаголать — смертный грех!»

Закутанная тень рекла: «Вкусил

До срока ты погибель, и воскрес

До срока. Твой спаситель — твой испуг,

Придавший сил. Ты гибель повстречал —

И жив». — «Богиня! — рек я: — Истолкуй

Слова святые, ибо я не мудр».

«Лишь тот сюда взойдет, — сказала тень, —

Кого снедает мировая скорбь,

И кто всецело скорбью поглощен.

А теплых устроители берлог,

Бездумно коротающие дни, —

Они, войдя случайно в этот храм,

Сгниют внизу, где ты едва не сгнил».

«Но тысячи людей найдутся ведь, —

Я смело молвил, вещей жрице вняв, —

Готовых жизнь за ближнего отдать,

Постигших ужас боли мировой,

Радеющих о благе всех племен

Людских! Увидеть было б должно тут

Опричь меня — других, и очень многих».

«Меж ними нет сновидцев, — тень в ответ

Рекла, — земля влечет их чересчур,

И человек для них — венец чудес,

И голос человечий — слаще арф.

Таким сюда являться недосуг;

А ты в сравненьи с ними слаб и мал —

Но ты пришел. И ты, и весь твой клан —

Обуза смертным. Ты мечтаешь лишь,

Но тщетно. Сколько ты похоронил

Блаженных, утешительных надежд?

А где же твой приют? Любая тварь

Ютится где-то. Человек любой

И радость в жизни ведает, и боль,

Но — только боль, иль только радость: врозь.

А ты и в счастье обречен страдать,

Мечтатель… Незаслуженная кара!

И, чтобы долю эту облегчить,

Бедняг, — таких, как ты, — впускают сплошь

И рядом в наши дивные сады

И храмы наши; оттого-то цел

Стоишь пред алтарем, и невредим».

«Я счастлив, коль моя никчемность — честь,

И не постыдна умственная хворь,

От коей стражду; речь твоя — бальзам

Целебный, и награда из наград, —

Я рек. — О, тень державная, дерзну

Просить о новой милости! Скажи:

Неужто всяк, слагающий стихи, —

Обуза смертным? Ведь поэт — ей-ей! —

Мудрец, и вестник, и духовный врач.

Я не поэт, я знаю: певчий дрозд

Не ровня сладкогласным соловьям.

Но кто же я? Ты помянула клан —

Какой же?» — И вздохнула тяжело

Загадочная тень в покровах белых,

Плывущий дым кадильный всколыхнув,

И разом голос вещий стал суров:

«Мечтатели — не твой ли это клан?

Поэт — зеркальный образ, антипод

Мечтателя. Поэт — целитель язв,

Которые мечтатель причинил».

И я невольно выкрикнул с тоской:

«О Феб! О где ты ныне, Аполлон?

О, напряги же свой разящий лук —

Иль ниспошли ползучую чуму:

Да будет всяк тобою истреблен

Бездарный стиходел и виршеплет

Никчемный, коих раздувает спесь!

Я вместе с ними сгинуть был бы рад —

Лишь дай узреть погибель рифмачей!..

О тень мудрейшая, скажи: кому

Восставлен сей алтарь? Кому кадишь?

Кого изображает сей колосс,

Подобный туче? И поведай: кто

Сама ты? Перед кем я речь держу?»

И снова издала тягчайший вздох

Таинственная тень в покровах белых,

Плывущий дым кадильный всколыхнув,

И снова голос вещий стал суров, —

Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком

Стоял: «О смертный! Этот храм — пустой,