Мальвиль - [189]

— Насколько я понимаю, в Ла-Роке у меня будет две задачи: организовать общественную жизнь и наладить оборону.

— Прежде всего оборону, — сказал я.

Он покачал головой.

— Нелегкое это дело, крепостные стены слишком низкие. А вал между южными и западными воротами слишком длинен. Да и людей мне не хватит. В особенности молодых.

— Я дам тебе Бюра и Жанне.

Он поморщился.

— А оружие? Мне нужны будут винтовки Вильмена.

— У нас их два десятка — как-нибудь поделимся.

— И еще мне нужна базука.

Я расхохотался.

— Ну, это ты хватил? Что еще за национализм такой! По-моему, ты уж слишком близко к сердцу принимаешь интересы Ла-Рока!

— Я еще не дал своего согласия, — сдержанно возразил Мейсонье.

— И вдобавок ты меня шантажировать вздумал.

Он даже не улыбнулся.

— Ладно, — сказал я после минутного раздумья. — Когда ты кончишь возводить укрепления, я каждый месяц буду давать тебе на две недели базуку.

— То-то же! — сказал Мейсонье.

И в этом «то-то же» прозвучал неуловимый подтекст, как, бывало, когда-то в Мальжаке.

— Есть тут еще кое-какая добыча, которую Фейрак приволок из Курсежака, — продолжал он. — И довольно богатая. Хотелось бы знать, собираешься ли ты забрать ее себе в Мальвиль?

— А что это за добыча? Тебе известно?

— Да. Мне только что сказали. Домашняя птица, две свиньи, две коровы, много сена и свеклы. Сено осталось на гумне — у бандитов все же хватило ума его не поджигать.

— Две коровы! А я думал, что в Курсежаке всего одна.

— Они припрятали вторую, чтобы не отдавать ее Фюльберу.

— Что за люди! Дети в Ла-Роке погибали с голоду, а им было плевать — лишь бы их ребятенок ел досыта! Да только счастья им это не принесло!

— Ну так что же, — сухо заговорил Мейсонье, возвращая меня к прерванному разговору. — Что ты намерен делать? Потребуешь свою долю?

— Мою долю?! Ишь нахал! Да эта добыча вся целиком принадлежит Мальвилю. Ведь именно Мальвиль одолел Вильмена!

— Слушай, — сказал Мейсонье без улыбки, — я предлагаю вот что: ты забираешь всех кур...

— Куры? На что мне куры? В Мальвиле их и так полным-полно. Прожорливая птица, на нее зерна не напасешься.

— Погоди: ты забираешь кур, обеих свиней, а остальное остается нам.

Я расхохотался.

— Мальвилю две свиньи, а Ла-Року две коровы? Это, по-твоему, называется делить поровну? А сено? А свекла?

Он молчит. Ни слова в ответ.

— Так или иначе, я не могу решать такие вопросы в одиночку, — сказал я после паузы. — Посоветуюсь в Мальвиле.

И так как он упорно молчал, сурово глядя на меня, я нехотя добавил:

— Поскольку корова у вас в Ла-Роке всего одна, придется нам, видно, поступиться коровами.

— То-то же, — сказал Мейсонье с грустью, будто это не я, а он прогадал на нашей сделке.

И снова наступило молчание. Он опять что-то медленно обдумывал. Я его не торопил.

— Если я правильно уразумел, — начал он с явным отвращением, — придется еще вдобавок соблюдать демократические формы, а стало быть, часами вести дискуссии и, что ни сделаешь, слушать, как на тебя наводят критику те, кто сам только зад просиживать умеет да языком трепать.

— Ну, это ты зря — в твоем муниципальном совете золотые люди.

— Золотые? И эта баба тоже золотая?

— Жюдит Медар?

— Она самая. Ну и язычок у нее! Кстати, что она такое? — спросил он с подозрением. — Уж не из ОСП[16] ли?

— Ничего общего! Из левых христиан.

Его лицо прояснилось.

— Это куда лучше. С этой частью католиков я всегда мог столковаться. Идеалисты они, — добавил он не без презрения.

Будто сам он не идеалист! Так или иначе, он совершенно успокоился. Марселя, Фожане и Дельпейру он знал. Только Жюдит была, если можно так выразиться, чревата для него неожиданностями.

— Согласен, — наконец заявил он.

Ну, раз он согласился, настал мой черед ставить условия.

— Послушай, я все же хочу, чтобы муниципальные советы Ла-Рока и Мальвиля четко договорились вот о чем: десять вильменовских винтовок и, по всей видимости, две курсежакские коровы будут не просто отданы Ла-Року, а переданы в твое личное распоряжение на все время, что ты будешь исполнять в Ла-Роке обязанности мэра.

Он окинул меня критическим взором.

— Стало быть, ты намерен забрать их обратно, если ларокезцы выставят меня за дверь?

— Именно.

— Это, пожалуй, будет нелегко.

— Ну что ж, в таком случае, винтовки и коровы войдут составной частью в общий договор.

— Выходит, это торг? — спросил он, и в тоне его прозвучал укор, правда, еле заметный.

Я все время ощущал с его стороны холодок. И даже некоторую отчужденность. Меня это огорчало. Мне было тяжело расставаться с Мейсонье вот так вот холодно, ведь именно задушевностью были проникнуты наши с ним отношения в Мальвиле.

— Ну что ж, — с наигранной веселостью заявил я, — вот ты и мэр Ла-Рока. Ну как, счастлив?

Мысль задать ему этот вопрос никак нельзя было назвать счастливой, я это почувствовал сразу.

— Нет, — сухо отрезал он. — Надеюсь, я буду хорошим мэром, но счастье тут ни при чем.

Бестактность — наклонная плоскость. Я продолжал катиться по ней.

— Даже поселившись у Мари Лануай?

— Даже, — ответил он без улыбки и ушел.

Я остался один, на душе тяжким грузом лежала его отповедь. Меня отнюдь не утешало, что я ее вполне заслужил. По счастью, у меня не было времени сосредоточиваться на моих настроениях. Дотронувшись до моего локтя, Фабрелатр вежливо, и даже на грани раболепства, просит разрешения поговорить со мной. Не могу сказать, что мне по сердцу эта бесцветная жердь, эти усики, похожие на зубную щетку, и глаза, мигающие за стеклами очков в железной оправе. Вдобавок у него еще дурно пахнет изо рта.