Малина - [43]

— Чтобы сударыня вернулись мне здоровой, не то господин доктор будут недовольны!

Я бегаю по Западному вокзалу, потом семеню следом за носильщиком, который катит на тележке мои чемоданы до конца платформы № 3, где нам приходится повернуть обратно, так как нужный мне вагон стоит теперь у платформы № 5 — в это время в сторону Зальцбурга отправляются два поезда. Поезд у платформы № 5 еще длиннее, чем тот, что у платформы № 3, и, чтобы добраться до последних вагонов, приходится идти по щебенке. Носильщик хочет получить деньги уже сейчас, он считает, что это безобразие, но вполне типичное, однако потом все-таки помогает мне сесть в поезд, ведь я дала ему на десять шиллингов больше, хотя это все равно безобразие. Я предпочла бы, чтобы он не дал подкупить себя десятью шиллингами. Тогда мне пришлось бы вернуться, тогда бы я через час была дома. Поезд трогается, мне из последних сил еще удается захлопнуть дверь, которая распахнулась, грозя вытащить меня из вагона. Я сижу на своих чемоданах, пока не приходит проводник и не водворяет меня в купе. Поезд и не думает сходить с рельсов, ненадолго останавливается в Линце, я никогда не бывала в этом городе, всегда только проезжала через него. Линц на Дунае — я не хочу покидать берега Дуная.

… она уже не чаяла выбраться из этого дикого места, где были только ветлы, ветер и вода… ветлы все больше шушукались, они смеялись, вскрикивали, стонали… чтобы ничего этого не слышать, она обхватила голову руками… Она не могла двинуться ни вперед, ни назад, у нее был выбор лишь между водой и всевластием ветел.

Антуанетта Альтенвиль стоит на вокзале в Зальцбурге у поезда на другой стороне перрона и прощается со знакомыми, отъезжающими в Мюнхен. Мне всегда был противен этот вокзал с бесконечным ожиданием поездов, с пограничными формальностями, но на сей раз ничего оформлять не надо, ведь я остаюсь здесь, я в своей стране. А вот подождать мне все же придется, пока Антуанетта не попрощается и не перецелуется со всеми, после чего она милостиво машет рукой отходящему поезду, словно ей надо напутствовать целые людские полчища, и про меня она, разумеется, не забыла тоже. Атти безумно рад моему приезду, он скоро будет участвовать в регате, как, я этого не знаю? Антуанетта вечно забывает, чем интересуется ее собеседник, так значит, Атти хочет завтра утром поехать со мной в Санкт-Гильген, в этой первой регате он, разумеется, еще не участвует. Я слушаю Антуанетту и не очень ей верю. Почему Атти меня ждет, я не понимаю, Антуанетта, видимо, тоже, она это просто выдумала из чистой любезности.

— Тебе привет от Малины, — сухо говорю я.

— Спасибо, почему же вы не вместе, нет, надо же, эти люди в разгар лета еще работают! Как он там, наш милый сердцеед?

То, что она считает Малину сердцеедом, для меня такая неожиданность, что я начинаю смеяться:

— Но, Антуанетта, ты, наверно, путаешь его с Алексом Флейссером или с Фрицем.

— Ах, так ты теперь с Алексом?

Я добродушно отвечаю:

— Ты, кажется, сошла с ума.

Однако не могу отделаться от представления, как сердцеед Малина сидит один в венской квартире и сердце у него щемит. Антуанетта теперь ездит на «ягуаре», английские машины, видите ли, единственно стоящие, она быстро и уверенно выезжает из Зальцбурга по одной из открытых ею объездных дорог. Она удивляется тому, что я благополучно доехала, про меня вечно рассказывают такие потешные истории, я-де никогда никуда не приезжаю, во всяком случае, не приезжаю вовремя и в то место, где меня ждут. Я обстоятельно рассказываю, когда я в первый раз была в Санкт-Вольфганге (главное я опускаю — некий вечер в номере отеля), и что все это время лил дождь, и вообще, поездка оказалась бессмысленной. Хотя я сейчас уже не все помню, я пускаю в ход дождь, чтобы Антуанетта теперь, в виде возмещения, могла предложить мне безоблачный, солнечный Зальцкаммергут. Тогда мне удавалось лишь изредка на часок встретиться с Элеонорой, поскольку она работала на кухне «Гранд-отеля». Антуанетта раздраженно перебивает меня:

— Нет, ну ты скажешь тоже, Лора — да как это может быть? На какой кухне? В «Гранд-отеле», так его же давно нет, они обанкротились, но жить там было совсем недурно!

И я поспешно хороню Элеонору и отказываюсь просвещать Антуанетту и растравлять себя. Нельзя мне было снова сюда приезжать.

У Альтенвилей за чаем уже пятеро гостей, еще двое должны подойти, а у меня не хватает мужества сказать: но вы же мне обещали, что у вас никого не будет, полная тишина и покой и только мы в узком кругу! А завтра, значит, придут супруги Ванчура, они сняли здесь дом на лето, и в конце недели — еще только сестра Атти, которая настаивает на том, чтобы притащить с собой Бэби, а эта Бэби — ты меня слушаешь? — невероятная история, она женила на себе в Германии этого Ротвица, это же прирожденная авантюристка, в остальном-то она по рождению не Бог весть кто, говорят, она пользуется там succès fou[41], немцы клюют на все подряд, они всерьез думают, будто она в родстве с Кински и с ними, с Альтенвилями, не перестаешь удивляться. И Антуанетта не может перестать удивляться.

Я тихонько смываюсь с чаепития, брожу по городку и по берегу озера и, раз уж я здесь, делаю визиты. Люди в таких местах поразительно меняются. Чета Ванчура извиняется за то, что сняла дом на Вольфгангзее, я их в этом не упрекаю, я ведь тоже здесь. Кристина безостановочно носится по дому, нацепив старый фартук, чтобы под ним не видно было платья от Сен-Лорана. Это чистая случайность, ей было бы куда приятней в штирийской глуши. Однако теперь семейство Ванчура все-таки здесь, хотя что-что, а уж Зальцбургский фестиваль им сто лет не нужен. Кристина сжимает голову в ладонях, все здесь действует ей на нервы. Она сажает в огороде салат и зелень, во все, что бы ни готовила, она кладет эту свою зелень, они живут здесь так просто, невероятно просто, сегодня Ксандль варит просто молочную рисовую кашу, у Кристины свободный вечер. Она опять прикладывает ладони к вискам, запускает пальцы в волосы. Купаться они практически не ходят, всюду натыкаешься на знакомых, — такие вот дела. Потом Кристина спрашивает: