Маленький тюремный роман - [12]

Арестант отвечал неторопливо, тихо и с большим трудом, но мнения свои выражал предельно четко, иногда иронически, — таким уж был его нрав.

— Нисколько не сомневаюсь в ваших застенчивых, от слова «застенок», возможностях, сочетающих в себе полноту бюрократичной процессуальности следствия с его же беспредельной беззаконностью… больше не собираюсь взывать ни к вашей совести, ни к страху божьему… пытайте, верней допытывайте, ведь злодейские пытки, к моему счастью, а вам назло, не бесконечны… насилуйте двух невинных, абсолютно ничего не знающих о моих делах, уродуйте божественно чистую психику собаки… ей богу, я почему-то больше боюсь именно за вас, чем за всех нас четверых… а удивление — и как чувство, и как мысль — во мне уже убито, оно мертво… что бы вы не делали — не услышите от меня ничего кроме завершительных стонов и звучания зловонных газов, напоследок испускаемых трупом, что часто случается, но, к счастью, уже не будет иметь никакого моего касательства к сути жизни и смерти… неужели, гражданин следователь, вы не доперли, что я один из редких монстров, рожденных со способностью претерпевать любую боль?.. если сие не дошло, то попробуйте выбить еще один мой глаз, вживую содрать со спины кусок кожи, забить иголки под ногти… но, поверьте, лучше бы вам не набычиваться, не выкаблучиваться и не устрашать… не то будет поздно — по головке вас не погладят… и раз уж я принял решение, то это я его принял, а вовсе не вы, за что и заплатите требуемую мною цену… если проигнорируете, то обрисую вкратце ваше будущее: следом за мной подохнете и вы сами, как подыхали ваши предшественники и, я в этом уверен, будут подыхать наследники этого кабинета… не забывайте еще об одном условии: собака тоже непременно должна выехать за пределы родины светлого будущего вместе с моей семьей — сие условие не подлежит обговору.

В мрачной одиночке, как после прочерка молнии безмолвной, возникло предгрозовое молчание; с минуту и арестанта и скучные стены камеры ублажала необыкновенность тишины, родственной неоглядно надмирным бескрайностям, а не уныло стиснутым помещениям тюрьмы.

— Не надейтесь, не спровоцируете нервоз мего терпения, гражданин Доброво, поэтому не выябывайтесь, как-никак преступно являетесь дворянином, а не шаромыгой с Трубного рынка… мы тут специально реквизировали заграничную каталку у парализованного врага народа и конструктора многопрофильных фрезерных станков Иорданского, ранее продавшего за таковую коляску секретные чертежи, наплевав, понимаете, на героев гражданской войны, тогда как оные, черт бы его побрал, принадлежали не хую собачьему, а родине первого в мире государства рабочих и крестьян!

— Вы забыли о военнослужащих, войсках НКВД, а также о научной, технической и художественной интеллигенции.

— Я о вышеназванной шатии-братии не только не забымши, но через час состоится наш серьезный разговор, так что соберемся с мыслями, считаем их своим единственным багажом, когда услышим: «Доброво, на выход!»

— Отлично, но учтите: разговариваю только с вами, могу и с вашим наркомом… вы уж на всякий случай подстрахуйтесь и сообщите ему о чрезвычайно важном для науки, разумеется, для государства рабочих, крестьян и интеллигенции вопросе… иначе сядете в лужу моей кровищи.

— Я бы на вашем месте выражался покультурней… надо советовать не «подстрахуйтесь», а хотя бы «подстрахерьтесь», дворяне хУевы.

Дребедень не без удовольствием покинул камеру; вскоре два хмуровато настроенных конвоира привезли арестанта на заграничной каталке, с очень удобной подножкой, прямо в кабинет; в каталке же А.В.Д. пожелал давать показания, ибо скулы сладостью свело, когда он представил себя в детстве катящим на такой вот агрегате по коридорам огромной квартиры, которую его воспитатель, студент сочувствовавший кадетам, именовал «трехъяростной».

Словно не замечая присутствия А.В.Д., Дребедень с довольно хамской демонстративностью не спешил с вопросами, а общался с одним из своих шестерок; развалившись в кресле, он праздно и весело, что называется, гуторил на привычном для него нелюдском языке.

— Ну а, если не выдрючиваться и не увиливать от правды, то как твоя, Шишанин, баба фунциональничает в новобрачном обзоре внутрисемейных авансов?

— Согласно анекдоту, товарищ капитан, стирать-стряпать ну ни хуя она не умеет, а ебаться — руки золотые.

Все они загоготали, а А.В.Д., как это ни странно, оценил простонародный житейский юморок, небесно далекий от смердыни его положения.

— Доказательства будем излагать сами? — очень важно и с интонацией торжественности произнес наконец Дребедень, держа «ВЫ» на большом от себя расстоянии.

— Пардон, но у меня дрожит рука, подозреваю разрыв сухожилий… вы же по-ворошиловски бьете прямо в точку, как передовой прозектор, он же паталого-анатом… пожалуйста, не забудьте, что я, как порядком подзагнивший интеллигент, остро нуждаюсь в помощи врача… если меня хватит кондрашка, в первую очередь подумайте о себе.

— Сначала — к «Делу номер 2109», поэтому выкладывайте все данные по следующему существу такового, доказанного уликами свидетельских показаний честных граждан, патриотов социализма и дальнейшей, понимаете, бесклассовой формации.