Маленький гончар из Афин - [9]

— О да! — воскликнул он. — Соседние дети на той улице, где жили мы с матерью, часто просили меня рисовать на больших белых камнях, лежавших возле дороги, птиц и собак, но чаще им хотелось, чтобы я рисовал для них углем лошадей и всадников, и я делал это всегда с удовольствием!

— И эти изображения нравились тебе самому? — с улыбкой спросил художник. — Были они похожими на живых людей и животных?

Казалось, что своими словами Алкиной затронул в душе мальчика что-то дорогое для него. Он покраснел и смутился.

— Я не могу сказать тебе этого, но мне казалось, что они были похожими, да и все кругом, видевшие их, говорили, что из меня когда-нибудь выйдет хороший художник. Моя мать думала так же.

— Это хорошо, — уже серьезно сказал Алкиной, — теперь ты сможешь доказать, что все они, а также и твоя мать не ошибались: я попробую учить тебя расписывать керамос. Кто знает, может быть, и в самом деле когда-нибудь ты станешь художником! Но это будет не скоро, — поспешил добавить он. — Прежде, еще долгое время мне придется учить тебя всему тому, что умеет делать для себя каждый художник по росписи керамос: выбирать нужные, без изъянов, сосуды, подготовлять их терпеливо для росписи, наносить на них сначала легкие, а затем более сложные рисунки и делать еще многое другое, о чем рано пока говорить. Скажи только заранее: согласен ли ты, Архил, терпеливо учиться всему тому, что делаю я, подготовляя сосуд к росписи?

— О мастер Алкиной! — радостно воскликнул юный гончар. — Пусть будут милостивыми к тебе божества Олимпа за твою доброту! Я даже не смел и мечтать о таком счастье! Вот только Феофраст — он ведь не разрешит тебе тратить время на обучение меня росписи керамос! — с огорчением спохватился Архил. — Как же нам быть?

— О Феофрасте я сам позабочусь, — прервал его Алкиной, — а теперь садись поближе ко мне и внимательно смотри, что я буду делать. Когда ты научишься, как нужно подготовлять сосуд для росписи, я попробую дать тебе самому сделать на нем небольшой рисунок, но предупреждаю: это будет еще не скоро, Архил! — с улыбкой добавил художник.

— Я терпеливо буду ждать! — покорно ответил мальчик, глядя на него с благодарностью.

* * *

Солнце уже было близко к закату. К вечеру стало заметно холоднее. Несмотря на то что у всех в мастерской окоченели ноги и руки, никто не думал бросать работу, торопясь закончить заказ к утру.

Этот заказ хозяин должен был везти в порт Пирей, чтобы погрузить посуду на один из кораблей, отплывавший в Сицилию.

Пасион сам наблюдал во дворе за обжигом посуды. Алкиной дорисовывал последнюю вазу. Архил убирал в мастерской и следил за тем, как работал художник. Он невольно удивлялся быстроте и легкости, с которой работал Алкиной.

Под его умелыми пальцами узор, едва намеченный ранее на глиняном сосуде, постепенно превращался то в корабль, плывущий по морю, то в героя, сражающегося со страшным чудовищем.

Особенно поразило мальчика лицо одного из таких героев. Это лицо было красиво и вместе с тем величаво. Он задумчиво слушал игру на кифаре[17] молодой девушки, сидевшей у его ног.

— Скажи, мастер, кто этот человек, которого так тщательно ты рисуешь? — спросил Архил. — Мне кажется, что я видел его где-то.

— Это изображение Зевса Олимпийского, — улыбнулся художник.

Он немного помолчал. Архил продолжал стоять возле него, наблюдая за его работой.

— Архил, — вдруг внимательно посмотрел на мальчика Алкиной, — умеешь ли ты читать и писать?

Архил отрицательно покачал головой.

— Нет, не умею, мастер! — сознался он. — Ведь я сын бедняков, кто мог бы научить меня этому? Мать хотела только, чтобы я научился какому-нибудь ремеслу и смог бы зарабатывать хотя немного денег, чтобы не голодать. Да я и не думал никогда о том, чтобы научиться читать и писать. Вот копье бросать, прыгать с шестом в руке, стать бегуном или борцом, как этому учат юношей в палестре[18], — об этом я часто мечтал.

— Вот как! — удивился художник, больше он ничего не добавил.

Со двора послышался голос хозяина, возвратившегося из Пирея. Громко кричал осел, с которого Анит снимал все то, что купил на торгу хозяин, а затем послышался голос Пасиона, уверявшего Феофраста в том, что заказ уже почти готов.

— Хвала богам, если так! — ответил ему Феофраст, вошедший в мастерскую и принявшийся подсчитывать выручку от продажи товара.

Внезапно он окинул внимательным взглядом всех бывших в мастерской.

— Однако отчего это все вы стоите, словно пораженные громом Зевса? — с удивлением спросил он. — Почему никто — ни Пасион, ни ты, Алкиной, не рассказываете мне, как шла работа? Были ли в лавке покупатели?

При его словах Пасион еще ниже опустил голову над своим гончарным кругом.

Алкиной не подошел, как это всегда бывало прежде, к хозяину, а принялся доканчивать торопливо свою работу. Сообщить вспыльчивому, горячему хозяину о том, что случилось с амфорой, купленной Алкивиадом, он не торопился.

Скиф, притаившийся у выхода во двор, не сводил глаз с Архила. Он ждал, что «враг» его вот-вот упадет на колени перед строгим хозяином и станет молить о пощаде, рассказав, почему он выронил из рук и разбил дорогой сосуд. Но Архил, к его удивлению, не трогался с места.